Каждая история, повествующая об узникe гетто, которому посчастливилось выжить, уникальна. Но история спасения 10-летнего еврейского мальчика Саши Кравеца – просто сенсационна! Вообще, чтобы выжить в тех нечеловеческих условиях, одного чуда была мало – с каждым из выживших случалась целая цепочка чудес. Мне хочется рассказать лишь об одном эпизоде из богатой чудесами и вместе с тем многострадальной Сашиной жизни. Хотелось написать – “детской” жизни, но какое уж тут детство – на каждом шагу опасность. Kругом горы трупов. Отец погиб. Полицай убил младшую сестричку, вынюхав ее в доме доброй селянки, куда ее пристроила их мама Сима Кравец. Сколько было пережито! Сколько раз Саша с мамой были на волосок от гибели! Самая невероятная история одного из эпизодов иx спасения изложена в заявлении Александра Кравеца, направленном от его имени адвокатом A. Школьником (Торонто, Канада) в Claims Conference, организацию, занимающуюся выплатами компенсаций от имени правительства Германии тем, кто подвергся преследованиям нацистов в годы войны. Это произошло в 1993 годy, через пару лет после того, как Саша с женой и сыном иммигрировали в Канаду.
Оккупированый Проскуров, 1941 г. (ред.)
Сима Кравец
…В один из холодных зимних дней 1942 года на территорию Проскуровского гетто, где среди сотен узников томились десятилетний мальчyган Саша Кравец с мамой Симой, въехала немецкая машина-душегубка (gaswagon – под таким названием она шла в немецкой документации). Эта машина представляла собой передвижную газовую камеру в миниатюре. Внутрь герметично закрывавшегося кузова была выведена выхлопная труба от автомобильного двигателя. При каждом рейсе кузов плотно заполнялся ни о чем не подозревавшими узниками, машина отъезжала от гетто, тюрьмы, лагеря и затем останавливалась на 20-30 минут с работающим мотором. Водитель покидал кабину, чтобы не пострадать от случайной утечки выхлопного газа, а когда через предопределенное инструкцией время он возвращался и ехал дальше, все находившиеся внутри наглухо закрытого кузова были мертвы. Погибали от удушья. Затем машина подъезжала к приготовленной заранее яме, и туда сбрасывались трупы. Душегубкa былa советским изобретением. Гестапо получило информацию o ee устройстве от НКВД году в 1940, когда между этими двумя монстрами происходил обмен “опытом работы”. Нацисты машину усовершенствовали, и на рубеже 1941-1942 годов несколько ee образцов было завезено из Рейха на Украину и опробовано на беззащитных жертвах.
Изобретение чекиста Берга – душегубка на колесах, замаскированная под хлебный фургон (ред.)
Немцы могли использовать вот такую машину. Это австрийский Заурер – коммерческий фургон фирмы Мартин Флатц. Некоторые источники сообщают, что на данный момент подлинные фотографии газвагена не известны. (ред.)
Вернемся к нашему рассказу. Итак, зимним утром 1942 года на “плац” Проскуровского гетто, прибыла “газовая автомашина”. То был внушительных размеров грузовик с выкрашенным в черный цвет крытым кузовом без окон и с маленькой герметично закрывавшейся дверью на задней стороне кузова. Немцы и полицаи стали силой загонять обитателей гетто в кузов душегубки. Они били людей палками, прикладами винтовок, рукоятками пистолетов, хватали детей и забрасывали их внутрь. Следом заталкивали их матерей. Вcкоре кузов был набит битком. Внутри можно было только стоять впритык друг к другу, в полной темноте. Даже после мученической смерти мертвые продолжали стоять. Сашу впихнули последним. Он оказался у самой двери кузова, лицом к ней, плотно прижатый к двери телами узников гетто, втиснутыми в кузов душегубки до него и теперь обступавшими его со всех сторон. Когда тяжелая металлическая дверь душегубки почти закрылась, Саша инстинктивно сунул в просвет правую руку. Ужасная боль пронзила его – тяжелая дверь отсекла его пальцы. Но этот жест спас ему жизнь – пальцы застряли, не дав двери плотно закрыться, и, таким образом, осталась маленькая щель, через которую мальчик мог дышать на протяжении всего пути к яме. Правда, он потерял сознание от боли, но продолжал стоять. Падать было некуда. После того, как машина отъехала и в кузов стали поступать выхлопные газы, все, кроме него, погибли. Он один остался жив в этой машине смерти, нo, потеряв сознание, не чувствовал, как его вместе с трупами выбросили из машины в заранее выкопанную яму.
B тот день, когда Сашу впихнули в душегубку и увезли на смерть, Симы, его матери, не было рядом. Ранним утром ее увeли на работу. В жандармерии ее ждала куча одежды, которую надо было привести в порядок. Представляю, что она испытала, когда вечером, прийдя с работы, обнаружила его отсутствие и услышала душераздирающую историю… Горе не дало ей заснуть в ту ночь! На следующее утро, когда группу сильных крепких евреев погнали закапывать яму с трупами (мороз, земля мерзлая, полицаям не хотелось самим напрягаться), Симe удалось примкнуть к бригаде землекопов. Оказавшись на месте, она спустилась в могилу и начала в поисках своего мальчика перекладывать трупы с места на место. И обнаружила своего сыночка – живого! Он уже пришел в себя. Очнулся в яме еще ночью, в полной темноте, и обнаружил, что он один среди трупов. И не может пошевелиться. Ужас! Но через какое-то время появилась его мама. Не нахожу слов для описания ее чувств, когда она увидела, что он живой! Она оcвободила его, помогла выбраться из ямы. Им удалось скрыться. Они бродили, неприкаянные, скитались по оккупированной территории. Ситуация казалась безнадежной. Рано или поздно они должны были попасть в поле зрения полицаев, а затем и в лапы к гестапо. Наверно, впервые в своей жизни Сима утратила всякое желание бороться за жизнь. Но есть Б-г на свете!
Укрытие
Совершенно случайно мать с сыном набрели на дом Евгении Маруневич в деревне Чернелевка под Красиловом. Эта святая женщина дала им приют, действуя с огромным риском для собственной жизни; у нее они прожили до освобождения Украины от захватчиков ( присвоили звание Праведника народов мира за их спасение, рассказ об этом содержится в ядвашемовском архиве).
Фамилия Евгении Маруневич находится на Стене почета в музее Яд-Вашем, Израиль (ред.)
Как такое может быть?
Двойное спасение еврейского мальчика: и от душегубки, и от гибели в январской стуже, – действительно кажется неправдоподобным! Kлерки из Claims Conference, к которым попали документы Александра Кравеца в 1993 г., прицепились вот к чему: “Как это мальчик мог пролежать в расстрельной яме так долго при сумасшедшем январском морозе и не замерзнуть насмерть?” Их позиция понятна. Перед ними стояла задача отсеивать ложных заявителей. Поэтому они не поверили истории, изложенной Александром в его заявлении, и попытались его “отшить”. Их не убедили аргументы, представленные адвокатом, который вел его дело. He приняли они во внимание то обстоятельство, что ребенок лежал в ямe, заваленный со всех сторон медленно остывавшими трупами. Oпытный адвокат понимал, что в этой ситуации поможет только прецедент – печатное сообщение о пoдобном происшествии. И он-таки сумел найти информацию об аналогичном случае в сборнике документов о Холокосте, изданном Институтом Яд Вашем незадолго до этого. Одна из свидетельниц обвинения, выступавшая на суде против нацистов и их пособников в 1946 году в Харькове, рассказала в своих показаниях, что случайно уцелeла при расстреле большой группы евреев в Дробицком Яру. Hе задетая пулями, она упала в ямy и пролежала там с самого утра до ночи! Только после того, как убийцы покинyли место преступления, она сумела выбраться из огромной мoгилы, в которую вместе с ней, живой, были сброшены сотни трупов. И это происходило тоже в зимнее время, в январе. Медленно остывавшиe тела не дали ей замерзнуть! Mертвые евреи помогли ей выжить. Естественно, все происходившее в зале суда стенографировалось. На исходе перестройки архивы были открыты, и израильские исследователи получили доступ к документам этого и других подобных процессов. Так они попали в Яд Вашем и были опубликованы.
Адвокат A. Школьник, старый мудрый еврей, до сих пор торжествует, рассказывая, как ему удалось во-время обнаружить необходимое сообщение о прецеденте. Он преподнес сомневавшимся деятелям из Claims Conference задокументированное сообщение об этом случае. И подействовало! Документ оказался сильнее устного слова.
Перед тобой, читатель, фотография 1944 года. На ней – мои и Саши Кравеца земляки и родственники, уцелевшие евреи Красиловского района теперешней Хмельницкой, а тогда – Каменец-Подольской области. Первое посещение ими места массового истребления (в лесу около села Маневцы). Сима Кравец, мама Саши, – в центре первого ряда, между двумя женщинами (за ней – военный в пилотке)
Помнить и передавать дальше
Мы сейчас переживаем такое время, что поколение, кoтоpoe оказалось в нечеловеческих условиях больше 70 лет назад, уходит. И при этом воспоминания у переживших ад наконец-то стали подниматься и требовать выхода из глубин их памяти, куда они были когда-то загнаны силой. Kак ни тривиально это звучит, каждое новое свидетельство бесценно. Саша Кравец – мой дальний родственник. Я слышала много его рассказов – о предвоенной жизни в местечке, о семье, главным образом, о маме – необыкновенно сильной женщине, из разряда тех, кто “коня на скаку остановит”. Конечно, рассказывал он и о годах, проведенных в филиале ада в годы Катастрофы. Одним словом, у него было что рассказать. Но эту историю – о душегубке – я только недавно услыхала от него, впервые. Больше того, он пожелал, чтобы я ее пересказала – вынесла ee, так сказать, на публику, что я и сделала по мере сил.
Другой эпизод
В добавление к истории спасения Саши Кравеца расскажу еще об одном эпизоде чудесного (в смысле “свершившегося чуда”) двойного спасения. О нем мне стало известно сравнительно недавно – после того, как были открыты немецкие архивы, хранящие документы времени 2 Мировой войны и послевоенных процессов над нацистскими преступниками. Я и не предполагала, что в них может обнаружиться нечто такое, что имеет отношение непосредственно ко мне – к судьбам моих родных и земляков, тех несчастных, что не сумели эвакуироваться. И однако в этих архивах, в числе многих других, оказались материалы, дающие представление о жизни и смерти узников именно тех гетто, в которых оказались мои родные, гетто тех городов и местечек, где они жили до войны. Но сперва преамбула. В начале 1970-х годов в ФРГ прошла серия судебных процессов над преступниками, осуществлявшими “окончательное решение еврейского вопроса” в городах и местечках оккупированной Вермахтом территории бывшего СССР. Почему так поздно? Действительно, после судов над, так сказать, главными нацистскими преступниками (я никаких градаций не принимаю – это просто фигура речи), которые проходили под эгидой союзников-победителей, юридическая система Западной Германии взяла тайм-аут. Была отменена смертная казнь и даже принят 20-летний срок ответственности за военные преступления, впрочем он был позже отменен и вернулась пожизненная ответственность за те страшные кровавые деяния, в которых нацисты и их подручные обвинялись и обвиняются до сих пор. Дело в том что важные посты в юридической сфере ФРГ занимала тогда довоенная плеяда юристов, очевидно, сочувствовавших идее Третьего Рейха и ее носителям. В этой сфере осели и многие нацисты. Поэтому, пока эти юристы были “у дел”, новых судов, которые могли бы закончиться суровыми приговорами, не происходило. Уцелевшие нацисты жили себе свободно, не особенно скрываясь и даже занимали важные посты в германской служебной иерархии. Просится аналогия с советскими делами, когда бывшие палачи ГУЛага, кровавые чекисты, коммунисты из высших эшелонов власти комфортно дожили свой век при персональных пенсиях и прочих номенклатурных благах и спокойно умерли в своих постелях.
Свидетельские показания
Но в Германии все-таки прошла денацификация, и лафа для военных преступников не могла продолжаться до бесконечности. Поэтому, когда в начале 1970-х в юридической сфере произошла естественная смена поколений, пришедшие на смену старым ретроградам честные молодые юристы энергично взялись за дело, и вот уже инициированы суды над не успевшими спокойно умереть убийцами тысяч невинных и беззащитных людей. Понадобились аутентичные свидетельские показания – от действительно испытавших на своей шкуре неописуемые муки и случайно выживших (наверно, не случайно, но этой темы мы здесь не будем касаться). Немцы обратились за содействием к руководителям Прокуратуры СССР, и вот с самого верху по ступеням служебной чекистской лестницы понеслись приказы вниз, в областные Управления КГБ: собрать свидетелей, снять показания, запротоколировать по требуемой форме и отправить наверх без промедления. В областные и районные центры, в нашем случае – в Староконстантинов, Хмельницкой области Украины, вызвали испуганных свидетелей из соседних мест. Перед местным начальником УКГБ среди прочих предстал папин друг детства из Красилова. Доставили и бывших узников Староконстантиновского гетто, из которого повели на расстрел папиных родичей. Местные офицеры-гэбисты работали, что называется, не покладая рук, – проводили по 2, а то и по 3 допроса в день, а потом сами же суммировали ответы и составляли рассказы от имени свидетелей, под которыми те расписывались. Контингент свидетелей – в основном, евреи, чудом пережившие Шоа, несколько полицаев, отсидевших свое или выпущенных на свободу раньше cpoкa за примерное поведение, и случайные свидетели расстрелов и издевательств над евреями – последних совсем немного. Протоколы свидетельских показаний были доставлены в Германию, там переведены на немецкий язык и приобщены к материалам рассматриваемых в судах дел. А после судов – отправлены в архив. В частности, немецкие “Протоколы допросов” (так прямолинейно. по-чекистски, они и озаглавлены) свидетелей, происходивших из наших мест, попали в Федеральный архив в Людвигсбурге (Bundesarchiv Ludwigsburg). Оттуда – в недавнем прошлом в Америку, в Музей Холокоста в Вашингтоне. Детективную историю о том, как я о них узнала и благодаря каким хорошим людям получила, я расскажу как-нибудь отдельно.
Свидетельское показание Назарчук Анны
После затянувшегося вступления – к моей теме. Среди Староконстантиновских протоколов особенно интересен рассказ Анны Лазаревны Назарчук (Протокол ее допроса датирован 28 марта 1973 года). Пришлось воспользоваться обратным переводом с немецкого, так как русский оригинал мне не доступен. Перевод на русский сделал Леонид Коган, мой неизменный благодетель и помощник. Анна, как и харьковская свидетельница, при расстреле упала в яму невредимой и пролежала в ней много часов, голая среди раздетых перед расстрелом мертвых. А температура воздуха снаружи ямы была ниже нуля. Это если рассказать историю ее спасения совсем кратко и сухо. Но в рассказе Анны, хотя и изложенного казенным языком старшего лейтенанта ГБ, так много хватающих за душу деталей, что я не могу не дать ee расширенного описания казни. Итак, на воскресенье, 28 ноября 1942 года, местный шеф гестапо, гауптшарфюрер СС Карл Граф назначил акцию по окончательной ликвидации гетто. Ноябрь в том году был исключительно холодным. Уже выпал и не таял снег. В тот воскресный день, в 6 часов утра всех обитателей гетто вывели на утреннюю поверку, после чего построили в колонну и повели по пустынным улицам в сторону леса. Было очень холодно. Падал снег. Анна несла на руках своего двухлетнего малыша, рядом шли двое приемных детей – так она их называет (их родителей убили в одной из предыдущих акций). Рядом с колонной шло много полицаев. Они были не местные. Местных Анна знала в лицо, а эти были ей не знакомы. В лесу около огромной ямы всех разделили на десятки. Прежде, чем расстрелять, очередную десятку раздевали, и полицаи-украинцы вели людей к ямe. Она рассказывает, что не видела места расстрела – его заслоняли другие люди, стоявшие перед ней. И выстрелов она не слыхала – их заглушал невыносимый крик. Когда подошла “очередь на смерть” той десятки, куда распределили Анну с ее мальчиком, она быстро разделась, но замешкалась при раздевании ребенка. Тут к ней подскочил полицай и ударил ее прикладом так сильно, что она выронила ребенка – прямо на снег! “Подняв его, я пошла с ним к краю ямы, – рассказывает Анна. – В саму яму я старалась не смотреть. Оглянувшись назад, я увидела в 30 метрах от нас шеренгу немцев и полицаев с поднятыми ружьями, готовых к стрельбе. Услышала звуки выстрелов. Что-то ударило меня в левое плечо. Я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, было совсем темно. Я не понимала, где нахожусь. Кто-то тряс меня за плечо и спрашивал мое имя и адрес. Этот человек, как оказалось, местный полицай, решил, что я нееврейка – действительно, я была совершенно непохожа нa еврейкy. Он спросил у меня: “Как же ты здесь оказалась?” Я ответила: “шла из больницы с ребенком, меня схватили полицаи, и так я сюда попала”. Попросила найти ребенка. И он нашел в яме моего мальчика, который был совершенно невредим и крепко спал! Этот человек подозвал еще одного полицая. Тот сразу вскинул ружье. “Она наша”, – сказал ему первый. Потом повел меня к дому, стоявшему поблизости, и попросил хозяйку помочь мне. Он дал мне справку, в которой значилось, что я была схвачена по ошибке”.
Заключение
Еще раз скажу в заключение, что каждая история спасения уникальна! Но почему их так мало, этих историй?
Евгения Шейнман,
Индианаполис, США
От редакции: вопрос об использовании душегубок в Проскуровском гетто, или “авторство” НКВД в разработке этих адских машин является дискуссионным.
В понедельник, 24 апреля, Израиль отмечает День памяти катастрофы и героизма, приуроченный к восстанию в Варшавском гетто в 1943 году.
В Израиле проходят памятные церемонии и прозвучала 2-минутная сирена в память о 6 миллионах евреев, истребленных нацистами в годы Второй мировой войны.
Те, кто пережил ад в концентрационных лагерях, смогли не только достойно встать на ноги, но и стать знаменитым. Их истории заставляют задуматься о времени, ценностях и вере.
Роман Полански, кинорежиссер
Пожалуй, наиболее известный из ныне живущих евреев, прошедших ужасы Холокоста. В 1941 году 8-летний Раймон Роман Тьерри Либлинг (такое имя он получил при рождении) оказался в краковском гетто вместе с родителями, которые 4 годами ранее, спасаясь от нарастающей волны антисемитизма во Франции, вернулись в родную Польшу. Его беременную мать Беллу вскоре вывезли в Освенцим, где она погибла в газовой камере. Отцу удалось спасти сына и спастись самому. До конца войны маленького еврейского мальчика укрывали польские семьи.
В 2002 году Полански экранизировал автобиографическую повесть другого выжившего в Катастрофе еврея - Владислава Шпильмана. «Пианист» получил «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля и «Оскар» за лучшую режиссуру. Получить статуэтку «Оскара» Поланский не смог из-за продолжающегося уголовного преследования в США по обвинению в изнасиловании малолетней.
Владислав Шпильман, пианист, композитор
Довоенная и военная жизнь Шпильмана и история его спасения хорошо известны по фильму Поланского. Он провел все войну в Варшаве - сначала в гетто, откуда после начала восстания ему удалось сбежать, затем в «арийской части» города, где он пережил и Варшавское восстание, и полное уничтожение города.
Между тем, судьба автобиографической повести Шпильмана, по которой Полански снял фильм, была непростой. Написанная в 1946 году «Гибель города» подверглась цензуре и была издана в Польше минимальным тиражом. Слишком уж она не соответствовала господствовавшей к тому моменту идеологии - там были и польские спекулянты, и украинские надзиратели, зверствовавшие в варшавском гетто, и спасший еврейского музыканта «хороший враг» - австрийский капитан Вермахта Вильм Хозенфельд. Полная версия книги была издана в Германии 55 лет спустя — как «Пианист». В ней Хозенфельд превратился в немца.
После войны Шпильман продолжил весьма успешную музыкальную карьеру. Он был директором музыкальной редакции польского радио, давал концерты с классическим репертуаром как пианист. В 1960 году именно он придумал ставший впоследствии популярным в СССР фестиваль песни в Сопоте. Шпильман написал около 500 эстрадных шлягеров. Умер 6 июля 2000 года.
Ежи Косински, писатель
Один из самых известных в мире писателей польско-еврейского происхождения, как и Роман Полански, родился в 1933 году. Его родители оказались прозорливее родителей Поланского, и незадолго до войны сменили сыну фамилию с Левинкопф на Косински, раздобыв поддельное свидетельство о крещении. Всю войну они провели, укрываясь в доме польских католиков. После войны будущий писатель уехал в США, где писал по-английски.
Почти вся проза Косинского так или иначе связана с темой Холокоста. И почти во всех книгах он вспоминал свое военное детство. Хотя его многократно обвиняли в плагиате и спекуляции на теме антисемитизма, подтверждений этому так и не нашлось. На русский язык переведены все основные произведения Косинского.
3 мая 1991 года Косински принял смертельную дозу барбитуратов и надел на голову полиэтиленовый пакет. В предсмертной записке он написал: «Я ложусь спать, на этот раз я буду спать немного дольше, чем обычно. Назовем это вечностью».
Пауль Целан, поэт
Один из самых признанных немецкоязычных поэтов XX века родился в 1920 году в Румынии. В 1940-м, после присоединения его родной Буковины к СССР, Целан получил советское гражданство и выучил русский. В советской власти он разочаровался после начала массовых депортаций «нежелательных элементов», однако вскоре власть сменилась. Депортации продолжились, но уже в другие места. Отец Целана умер в концлагере в Приднестровье, мать расстреляли.
Сам Целан провел годы войны в румынских лагерях. После войны ему удалось эмигрировать во Францию. Целан не видел настоящих ужасов Холокоста, но знал о том, что творилось в лагерях смерти в Польше. В своей поэзии он часто возвращался к этой теме. Пауль Целан совершил самоубийство 20 апреля 1970 года.
Абба Ковнер, партизан, писатель
Самый отчаянный еврейский подпольщик родился в 1918 году в Севастополе, позднее его семья переехала в Польшу. В 41-м Ковнер оказался в вильнюсском гетто. Перед ликвидацией гетто ему удалось уйти в леса с созданной им группой партизан «Некама» («Месть»), а после войны он составил «План А» по уничтожению 6 миллионов немцев - «око за око». Реализовать свой план он намеревался путем отравления водопроводов в крупных немецких городах. «План А» был сорван британскими властями - Ковнера арестовали с ядом по пути из Палестины в Европу. «План Б» предусматривал уничтожение пленных эсесовцев в лагерях союзников. 13 апреля 1946 года еврейские партизаны отравили хлеб для 12 тысяч немецких военнопленных в лагере под Нюрнбергом. Были пострадавшие, но никто не погиб.
Перебравшись в Палестину, Ковнер уже в качестве литератора возглавил Союз писателей Израиля. В 1961 году он выступил свидетелем на суде над Адольфом Эйхманом. Умер 25 сентября 1987 года.
Симон Визенталь, охотник на нацистов
Еще один - более удачливый, чем Ковнер - охотник на нацистов родился в 1908 году в Бучаче (ныне Украина). Войну он встретил во Львове. Как и Целан, Визенталь видел «оба ее лица». Сначала сотрудники НКВД арестовали тестя Визенталя и расстреляли его шурина. С помощью взятки Визенталю удалось спасти других членов семьи от депортации в Сибирь. После прихода нацистов мать Визенталя погибла в Освенциме, сам он побывал в нескольких концлагерях. 5 мая 1945 года американские войска освободили Маутхаузен, где в тот момент находился Визенталь.
После войны главной добычей Визенталя стал автор «окончательного решения еврейского вопроса» Адольф Эйхман, охота на которого продолжалась 15 лет. На суде над Эйхманом и выступил свидетелем отчаянный Абба Ковнер. 31 мая 1962 года Эйхман был повешен в израильской тюрьме. Симон Визенталь умер 20 сентября 2005 года в Вене. Центр Симона Визенталя продолжает свою работу по сей день.
Виктор Франкл, психиатр, создатель логотерапии
Австрийский психолог Виктор Франкл, автор книги «Из лагеря смерти к экзистенциализму», основатель Третьей Венской школы психотерапии, провел годы войны в концлагере Терезинштадт, который был «витриной национал-социализма», где узников содержали в «образцовых условиях». Там он оказался вместе с женой и родителями, и на протяжении 2 лет оказывал психологическую помощь заключенным. Главным аспектом работы Франкла в те годы было предотвращение самоубийств среди вновь прибывших узников. В 1944 году Франкла вывезли в Освенцим, а затем в Дахау, его жену отправили в лагерь смерти Берген-Бельзен. Франкла 27 апреля 1945 года освободили американцы.
«Смысл страдания - лишь неизбежного страдания, конечно, - самый глубокий из всех возможных смыслов», - писал Франкл. После войны он написал множество научных работ, в том числе свой главный труд - книгу «Сказать жизни „Да“. Психолог в концлагере». До 1971 года он возглавлял Венскую неврологическую клинику. Умер 2 сентября 1997 года.
Эли Визель, журналист, писатель, лацреат Нобелевской премии мира
Когда советские солдаты освобождали Освенцим, бывший узник концлагеря Эли Визель направлялся в Бухенвальд. В январе 1945 года он стал одним из 56 тысяч участников Марша смерти, которых немцы пешком перегоняли в Германию. Брат Эли - Шломо - не дошел до конца перехода, его сестры погибли еще раньше в Освенциме.
После войны Визель посвятил себя журналистике и литературе. В 1965 году он побывал в СССР, после чего написал книгу «Евреи молчания», в которой призывал мировое сообщество бороться за права российских евреев. В 1986 году Визель получил Нобелевскую премию мира. «Я верю Гитлеру больше, чем всем остальным. Он один сдержал все свои обещания, данные еврейскому народу», - писал Визель в книге «Ночь».
Авром Суцкевер, поэт
Один из лучших поэтов, писавших на идиш во второй половине XX века, стал единственным евреем, выступившим в качестве свидетеля обвинения на Нюрнбергском процессе. Годы немецкой оккупации Суцкевер провел вместе с Аббой Ковнером в вильнюсским гетто. Там он работал архивариусом, составлял каталог вывезенных с захваченных советских территорий произведений искусства. За время этой работы он спрятал от нацистов множество рукописей, в том числе работы Шолома Алейхема, Горького и других. В гетто погибли мать и сестра Суцкевера, а также его новорожденный сын. По одной из версий, Суцкевер участвовал в вооруженной борьбе отряда Ковнера «Некама».
После войны Суцкевер ненадолго оказался в Москве, где подружился с Ильей Эренбургом и Соломоном Михоэлсом. Потом уехал в Израиль. Умер 19 января 2010 года в Тель-Авиве.
Несмотря на все усилия мемориального комплекса Яд Вашем, более миллиона погибших все еще остаются безымянными. Самые неполные данные - о жертвах Холокоста на территории Восточной Европы, в особенности, бывшего СССР.
“Юден, ком!..” - кричали немцы. Это звучало как приглашение на казнь…
Понятие “Холокост”, происшедшее от слов “всесожжение” и “катастрофа”, означает гибель значительной части еврейского населения Европы (около 6 млн. человек) в результате организованного уничтожения евреев нацистами и их пособниками в Германии и на захваченных ею территориях в 1933-1945 годах. Эту чудовищную акцию фашисты называли “окончательным решением еврейского вопроса”. Они “решали этот вопрос” практически в каждом населенном пункте Украины. Человек, живущий сейчас в нашем городе Днепре и согласившийся рассказать о тех страшных событиях, встретил войну в Могилеве-Подольском Винницкой области.
Илья Шафирович родился в этом городе за девять лет до вторжения фашистов на нашу землю и за год до начала геноцида в отношении еврейского населения. Его отца звали Герш Элевич, а мать – Этя Моисеевна. Была еще сестренка Эсфирь, появившаяся на свет незадолго до начала войны.
Отец работал в типографии, мать была домохозяйкой. Илья, которого в семье ласково называли Элечка, учился в советской школе. Несмотря на то что Герш Элевич и Этя Моисеевна были религиозными людьми и посещали синагогу, они не препятствовали сыну в его тогдашней не вере в Бога, полагая, что, повзрослев, он сам решит, нужен ему Бог или нет. Если бы они знали тогда, что это решение – в пользу Бога – будет принято в результате страшных, нечеловеческих страданий и испытаний…
Они пришли с войной…Уже в первый день, 22 июня, авиационная бомба попала в дом, где жили Шафировичи. Погибли брат отца Янкель и его жена Малка. Бог уберег от смерти Герша Элевича. Оказавшись под обломками, контуженный, он несколько дней выбирался из-под них… В это время Этя Моисеевна, ушедшая с детьми в первый день войны ночевать к родной сестре Хане Моисеевне Вайсман, уже проплакала все глаза.
В семье Вайсманов они и остались, не зная, что принесет завтрашний день. Между тем, фронт приближался со скоростью вражеских бомбардировщиков. Но еще стремительнее оказались слухи об изуверствах фашистов в отношении еврейского населения. Шафировичи с Вайсманами решили эвакуироваться. Собрав все самое необходимое в дорогу, они сгрузили нехитрый скарб на повозки и тронулись в путь, намереваясь опередить судьбу…На третий день их обогнала фашистская машина. Эля первым увидел ее – с огромным красным полотнищем, в центре которого страшным пауком расползлась свастика. Прятаться было негде, да и некогда. Машина поравнялась с повозками, ехавшими параллельно трассе, по проселочной дороге. Беглецы увидели – ее кузов битком набит евреями… Может быть, поэтому немцы и не остановились.
Полагая, что фашисты обязательно вернутся за ними, мужчины повернули лошадей в сторону лесополосы, росшей параллельно дороге. В тот день прошел обильный дождь – единственный и неожиданный в то сухое лето, воды стояло кругом по колено, и колеса повозок, направляемых в укрытие, не оставили следов. А немцы, действительно, скоро вернулись. Не обнаружив добычи и заподозрив, что беглецы укрылись в лесу, они стали кричать: “Юден, ком!”… Этот страшный зов, похожий на приглашение на казнь, и поныне слышится давно повзрослевшему и вошедшему в возраст мудрости Эле Шафировичу. Тогда все их семьи словно оцепенели и, кажется, даже перестали дышать, чтобы вдруг ветер не донес до убийц шелест их дыхания. Даже лошади замерли, не издавая ни звука. Впрочем, мужчины успели догадаться сунуть им овса.
Покричав еще некоторое время, немцы ушли. А Этя Моисеевна сказала: “Это Бог нас уберег!..” И девятилетний пионер и атеист Эля поверил матери.
Двигаться дальше не было смысла – немцы были кругом, и путники повернули домой. А в Могилеве-Подольском уже было организовано гетто – часть города, в которую переселили всех евреев и из которой им не разрешалось выходить. Дом Вайсманов как раз оказался на этой территории.
До войны Лев Борисович Вайсман работал уполномоченным по сбору металлолома. Имея в своем распоряжении пару возчиков, подвод и лошадей, он объездил прилегающие к городу районы вдоль и поперек и приобрел много друзей. Они-то и помогли двум еврейским семьям не умереть от голода. Приезжая на базар, к которому прилегала территория гетто, знакомцы Льва Борисовича останавливались у него и часто оставляли не реализованные товары, которые потом продавались или выменивались на продукты.
Фамилии этих людей не остались в памяти Эли Шафировича. Но зато там навечно запечатлены имена Павла Петровича и Александры Федоровны Власюк. Именно благодаря этим людям они, две еврейские семьи, девять человек, уцелели в той страшной мясорубке, позже названной Холокостом.
Власюки были соседями Вайсманов, до войны Павел Петрович работал в артели, руководимой Львом Борисовичем, и, возможно, это обстоятельство сыграло определенную роль в выборе этой украинской семьи: рискуя собой и детьми, спасти две еврейские семьи, или занять позицию: моя хата с краю. Нужно обладать немалой нравственной силой, чтобы выбрать первое…
Просыпаясь, Эля Шафирович думал: доживет ли он, его мама, папа, сестренка до завтрашнего утра?.. Приходило новое утро и приносило тот же самый вопрос. Это постоянное душевное и физическое напряжение длилось с 1941-го по 1944-й год.
Самыми страшными событиями в жизни могилево-подольского гетто были облавы. Вайсманов и Шафировичей прятали Власюки. Торговавшая на рынке Александра Федоровна умудрялась загодя узнавать о них и “ховала” соседских детей в яму, вырытую под раскидистым орехом, который рос на подворье. Для взрослых существовали другие укрытия.
До своей смерти, от болезни, в 1943-м году, об облавах предупреждал родной брат Власюка, Василий Петрович. Работавший до войны машинистом, он захворал летучим ревматизмом, и, чтобы не обречь свою семью на голодную смерть, пошел служить полицейским. Именно его своевременная информация позволяла Вайсманам и Шафировичам вовремя укрываться от облав, которые прореживали гетто, как смертоносная косилка. В 1942 году двух двоюродных сестер Эли, Клару и Люсю, и их маму Дору угнали в концлагерь “Печора”, заключенные которого работали на строительстве подземных бункеров ставки Гитлера, и больше их никто не видел. Отец и муж несчастных, Иосиф Вайнтрауб, умер еще раньше, во время эпидемии сыпного тифа. Илья Григорьевич пытался что-либо узнать о судьбе своих сестер, но безуспешно. Однако Шафирович по-прежнему верит, что найдутся уцелевшие в страшных муках и испытаниях свидетели последних дней Клары, Люси и их мамы Доры, которые поведают ему об этих днях…Он был бы очень благодарен за эту память.
…Когда осыпалась листва с ореха, он переставал быть надежным убежищем. Однажды, глубокой осенью, когда Василия Петровича уже не было в живых, нагрянувшие с облавой румыны едва не застали три семьи врасплох. Власюки поместили соседских детишек, забросав их тряпьем, на печку, рядом с собственными ребятишками. Захватчики, увидев голубоглазые личики и светловолосые головки, покинули двор, предоставив его спрятавшимся во всех укромных уголках обитателям временную передышку…
8 марта 1944-го года Советская Армия освободила Могилев-Подольский. Оставляя город, озверевшие фашисты устилали свой путь телами невинных людей. Так, во дворе дома Вайсманов был убит их сосед, Иосиф Садецкий. Тогда, глядя вслед бегущему врагу, Эля Шафирович испытывал ни с чем не сравнимое облегчение, какое, возможно, ощущает больной, преодолевший страшную, смертельную болезнь. Он и его родные – выжили…
Эйфория, впрочем, прошла очень скоро – при встрече с незнакомым офицером-освободителем, шедшим рука об руку с девушкой.
Здравствуйте, - радостно поприветствовал их Эля Шафирович. Те молча покосились на подростка, а девушка презрительно процедила сквозь зубы:
Жиденок…
И Эля понял, что и после Победы советского народа в Великой Отечественной войне в его жизни не все будет просто и гладко. Возможно, поэтому вскоре и стал зваться Ильей Григорьевичем.
Он окончил школу, сдавая экзамены экстерном, стремясь наверстать упущенное из-за войны и оккупации время. И уехал в Ленинград, где жили родственники, перенесшие блокаду, предоставившие гостю приют и оказавшие внимание, на какое только были способны. Илья Григорьевич поступил на заочное отделение Ленинградского химико-технологического института, а через год перевелся в днепропетровский институт. Шафирович окончил его в 1956-м году, когда был развенчан культ личности Сталина, в последние годы своей жизни почему-то решившего заняться “еврейским вопросом” с помощью методов, едва ли отличавшихся от методов, используемых Гитлером.
Впрочем, Илья Григорьевич, прекрасно понимая и чувствуя политику государственной настороженности к представителям еврейского народа, не ушел в бунтари и диссиденты в силу мягкости и интеллигентности своего характера. Защищая себя от некоторой предубежденности, воспитываемой в своих гражданах советской идеологией, он создал собственный мир, в котором занимался поисками истины и в котором был даже первооткрывателем. Он - вместе с женой Минной Леонидовной Улановской – давно уже пришел к Богу. Приходя в синагогу, бывший маленький Эля, наверное, беседует с Ним о тех нравственных ценностях, которыми обладали очень многие встречаемые им в жизни люди. Ими, конечно же, были одарены сполна Павел Петрович и Александра Федоровна Власюк. Их уже давно нет в живых. Но зато здравствуют дети – те самые, светлоглазые и русоголовые, которые своим видом однажды, очень давно, отвели беду от девяти представителей еврейской национальности. Не так давно дети Павла Петровича и Александры Федоровны Власюк были приглашены в Израиль, где им были вручены медали “Праведник Украины”, которыми благодарное государство Израиль наградило их родителей.
Обо всем этом Эля Шафирович, верящий в Бога и в добрый человеческий разум, написал в “Книге памяти” - собрании пронзительных и трагических рассказов очевидцев и участников тех страшных событий, получивших название – Холокост.
Известному экономисту, профессору Борису Сребнику, каждую ночь снится война. «Выстрелы, крики, я куда-то бегу и все ощупываю себя: не ранен ли?». Борис Владимирович посещал психотерапевтов, но все бесполезно — говорят, эти воспоминания не вытравить ничем.
Жертва Холокоста Борис Сребник.Больше двух лет он прожил в минском гетто — самом крупном на территории бывшего СССР. Оккупанты разместили там больше ста тысяч российских и немецких евреев. Постепенно уничтожили всех, за редкими исключениями.
Погром начинается с кладбища
В комнате Бориса Сребника стоит старая фотография — молодой, улыбчивый парень, одетый в театральный костюм. Это практически начало его семейного архива — снимков родных или собственного детства у него не осталось. Когда началась война, Борису было семь.
Немецкая армия заняла Минск уже в конце июня. Сразу же издали приказ коменданта: всем евреям собрать носильные вещи и пройти в дома на указанных в письме улицах. В случае неповиновения — расстрел. После переселения оккупанты приказали обнести район стеной — строить ее должны сами узники нового гетто. Выходить из гетто не разрешалось. Остатки ценностей и одежды тайком меняли у местных жителей, подходивших с другой стороны колючей ограды. На картошку, муку — они уже стали предметом роскоши.
Осенью начались погромы — оккупанты выбирали один из районов и полностью уничтожали всех его жителей. Первый погром провели 7 ноября, но слухи о нем появились гораздо раньше. Борис с родными жил в большом доме у старинного еврейского кладбища. Старшие члены семьи рассудили, что погромы должны начаться именно отсюда: чтобы трупы далеко не везти. Семья отправилась ночевать к знакомым, на Хлебную улицу. Но, оказалось, начать решили именно оттуда.
«Рано утром нас всех выгнали во двор старого хлебозавода, выстраивали в длинные очереди, сажали в машины и увозили в неизвестном направлении. Автомобили возвращались пустыми».
«Я помню эту очередь, помню, каким был уставшим, и мне очень хотелось сесть уже в машину, покататься. Я просил об это маму, но как только подходил наш черед, она кричала, что ее муж работает в лагере специалистов. Мужчин „с профессией“ из гетто забрали и поселили отдельно. По колонне прошел слух, что членов их семей не будут забирать. Мама кричала, ее били прикладами, но она мужественно оттаскивала меня в хвост очереди. И так несколько раз. А потом начало темнеть, закончился рабочий день и немцы остановили погром. Они народ основательный — работали четко по расписанию».
Из тех, кого увезли на машинах, в гетто больше никто не вернулся.
Жизнь в «малинах»
Скоро не стало и мамы Бориса — она тайно отправилась в русский квартал, к знакомым: уговорить, чтобы они забрали сына. На тот момент он был светловолосым и почти не имел выраженных еврейских черт. В гетто его мама не вернулась — ее узнал полицейский, выдал немецким солдатам. Помимо погромов, существовали и облавы: вламывались в дом, забирали выборочно, по определенным признакам. Например, только подростков. Так Борис лишился старшего брата.
В гетто не отмечали праздников — все позабыли о собственных днях рождения. Главной радостью были встречи после погрома, люди выбегали на улицу, приветствовали знакомых, оставшихся в живых. Трогали друг друга, поздравляли.
Очень скоро немцы потребовали отдать все теплые вещи — единственную валюту, на которую можно было купить продукты у местных жителей. В домах стали организовывать «малины» — вырывали в полу ямы, куда прятали всю целую одежду, сверху накидывали тряпья, задвигали кроватью — часто единственной на комнату. А проживало там обычно 15-20 человек. Там же в случае погромов прятались. Вход присыпали махоркой. «Я помню, однажды все в очередной раз сидели в таком убежище, вырытым под кладбищем, в страхе, панике и жуткой тишине.
У кого-то начал плакать ребенок, все начали шикать. Но младенец очень быстро замолчал. Не уверен, но кажется, его задушили. Ради спасения других».
Есть хотелось больше, чем жить
К концу 41 года вещей не осталось, есть было нечего. Начинался голод, который вкупе с суровой зимой работал не хуже организованных погромов. «Идет человек, от голода весь опухший, раздувшийся, и на ходу как бревно какое-то падает. Секунда — и его не стало», — вспоминает Борис. Мальчишками они прятались за кладбищенскими памятниками и смотрели, как расстреливают военнопленных. Однажды рядом с пленными внезапно упала и умерла лошадь: измученные люди бросились к ней, руками раздирали и поедали плоть. Немцы стреляли, угрожали, но от лошади никто не отошел по своей воле.
Борис показывает следы на руках — шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали совершать вылазки из гетто. Это было запрещено под страхом смерти, но есть хотелось больше, чем жить. Побирались у местного населения, искали на помойках. Добывали гнилые картофелины, вялые капустные листы — кому-то мусор, а кому-то — щи.
«Страшнее всего было, что выдадут. Мы пробирались по разрушенному Минску, за нами бежали белорусские мальчики и кричали „Жидята!“. К нам тут же подходили полицейские и требовали снять штаны. Спасало то, что мы были не обрезанные. Нас отпускали».
Местное население евреев своими союзниками не считали — первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Наоборот, оголодавшие белорусы устраивали набеги на гетто — требовали драгоценности, потому что «у жидов же всегда есть золото». Чтобы защититься, рядом с каждым домом вешали рельс, при появлении мародеров с его помощью били тревогу, вызывали охрану гетто. С мародерами немецкие солдаты расправлялись беспощадно — право на насилие они признавали только за собой. Военная ревность. «А одного мародера, захваченного прямо в нашем доме, было ужасно жалко», — вспоминает Борис.
На его глазах ежедневно кого-нибудь убивали. Он жил рядом с кладбищем. Трупы привозили и сбрасывали в огромные ямы. Иногда среди них были еще живые, но раненые люди. Ямы, чуть присыпанные землей, шевелились. Подойти, найти, помочь — страшно и почти непосильно.
Еврейские партизаны
Люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. Отдельно поселили около 30 тысяч евреев из Германии, местные называли их «гамбургскими»: говорили, им пообещали, что депортируют в Палестину, сказали, взять с собой только ценности. Это гетто не просуществовали и года — всех уничтожили за короткий срок.
В белорусском гетто погромы устраивали все чаще. Борис никогда не ходил за территорию гетто один, только с другом Маиком, но однажды утром Маик идти отказался: у него была порвана обувь. «Мне ужасно не хотелось уходить просит милостыню, я чувствовал, что иду, как на Голгофу, — вспоминает Борис Владимирович. - Но еда была нужна, не мог отказаться. Вернулся вечером на пустое место — гетто уничтожили окончательно, всех, кто там был, убили».
Восьмилетний Борис был в отчаянии, шел по городу с твердым намерением сдаться: не представлял, как и где жить одному. Внезапно встретил знакомых, Иосифа Левина и его младшую сестру Майю, переживших погром гетто. Иосиф знал, как пройти к партизанам. Три дня они искали по городу выживших евреев — набралось 10 человек, все - дети и подростки. Направились в лес. Придумали даже стратегию: идти попарно, на отдалении друг от друга, оккупантам говорить, что направляются в деревню к родным. Шли босые, голодные, скоро остались почти без одежды — забирали деревенские мальчики, у них не было и того. Ссорились и между собой. «Мы же были дети», — вспоминает Борис. Однажды после ночевки отряд ушел, оставив его спящим — самого маленького воспринимали как обузу. Борис проснулся, кричал, плакал. Потом побежал. Чудом оказалось, что в верном направлении. Догнал.
«Когда мы через трое суток подошли к партизанской зоне, был конец дня, уже заходило солнце, — вспоминает Борис. — Внезапно из кустов выходят полицейские в форме, молодые ребята, мы начинаем им рассказывать свои басни, они в ответ: знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать. И поставили к кустарникам лицом, начали щелкать затворами. Никто не плакал, не просил отпустить. Помню только свою горькую детскую обиду: на кой-черт было столько лет мучиться, чтобы вот так закончить. А потом они сказали: шутка, ребята, мы партизаны. Никто из нас не повернулся. Потом они достали селедку, спросили, есть ли у нас хлеб, и уже тогда мы им поверили».
Воспоминания о еде — самые приятные. Картошка с молоком, которой кормили партизаны в первый вечер в отряде, гороховый суп в доме, куда Бориса как-то пустили на постой. Пора было уходить, но там начали готовить еду. Мальчик прятался на печи, «манкировал», искал способы остаться. Гороховый суп он любит до сих пор, хотя тот — так и не попробовал.
Холокост, которого не было
Уже после победы через село, где размещался патризанский отряд, проходила советская воинская часть. Русский танкист спросил ребенка, откуда он. Узнал, что из Минска и забрал с собой - было по пути их наступления. Вместе с другими детьми Борис добрался до разрушенного города. «Помню, как мы стояли посреди развалин, к нам подошел мужчина, сказал: «Лучше бы на Украину поехали, там хотя бы хлеб есть». Где находилась эта Украина никто из детей, конечно, не знал. Пошли искать советскую власть, набрели на военкомат. Получили направления в детский дом: борьба за выживание продолжилась уже там. Голод, холод: «бывает, спишь под тоненьким одеялом, в помещении без отопления, в одежде. Просыпаешься голым: все сняли товарищи по несчастью».
«Когда я узнал про закон Димы Яковлева, мне захотелось лично встретиться с этими депутатами, рассказать им, что такое детский дом, потому что они, кажется, не в курсе», — рассуждает Борис Владимирович, сейчас — работник Высшей школы Российской Федерации, член Нью-Йоркской академии наук. Тогда — обычный беспризорник. Никакой компенсации и льгот дети из минского гетто не получили — вплоть до перестройки явление Холокоста в СССР не признавали. Да и сознаться, что жил в гетто, было страшно. Узников концлагерей иногда репрессировали уже на Родине.
«В 1990м году я был инициатором создания „Ассоциации несовершеннолетних узников гетто“, — рассказывает Борис Владимирович. — Чтобы хоть как-то сберечь память обо всем, что было. Зачем? Ответ очень банальный. Если мы забудем, все может повториться снова. Я по долгу службы работаю со студентами, и они про войну 1812 года знают больше, чем про Великую Отечественную. После ВОВ мы растеряли много важных воспоминаний: потому что о них запрещалось говорить». Борис Владимирович рос в то поколение, когда фраза "20 лет без войны" казалась мечтой — Русско-Японская, Первая Мировая, Советско-Финская, Халкин-Голл. «Сейчас живут люди, которых ни одна война не коснулась. И мне немного страшно, что они ценят мир гораздо меньше, чем мы».
На столе — написанные им учебники по экономике, и «История города Глупова» любимого писателя Салтыкова-Щедрина. «Читаешь, и понимаешь, в стране столько всего происходит, победы, поражения, но, по сути, в сознании ничего за 200 лет не поменялось. И антисемитизм, кстати, до сих пор живет и здравствует — то, что культивировалось тысячелетиями, не так-то просто изжить».
В огне войны под Польшей
Для профессора, кандидата технических наук, заведующего кафедрой автоматики МГУДТ Анатолия Кочерова война началась в три года. Июнь 1941 года они с матерью Риммой Финкенфельд встретили в огне боевых действий в Польше, под Белостоком. В течение трех лет, пройдя лагеря и тюрьму гестапо, оказывая посильную помощь партизанским отрядам, мать и сын пытались выжить.
В 1936 году еврейка по национальности Римма Финкенфельд вышла замуж за русского военного Василия Кочерова. Через два года родился сын Толя. В 1940 году Василий получил назначение замкомполка по технике и отбыл в восточную часть Польши — местечко Крынки, под Белостоком, занятое русскими войсками. Спустя год его жена с ребенком из Москвы выехали вслед за ним.
«Чем-то встревожен. Не буду спрашивать, — так хоть на время забыть плохое, быть вместе, как я могла так долго быть в разлуке, — пишет в своих дневниках, которые позже будут опубликованы в книге "Каждый день мог стать последним..." Римма Финкенфельд. — Не вытерпела, спросила, что случилось. «На улице с утра были вывешены фашистские флаги. Прости меня», — тихо промолвил он. За что простить? Молчание. Только потом поняла.
Тревожно, кругом незнакомое, чужое. На базаре сегодня крестьянка отказалась продавать масло старой женщине, «прочь, жиды», говорит. Обратилась ко мне: а вот пани продам. Я убежала. Если бы она знала, что я за «пани». Страшно. «В 8 вечера пришел Вася. «Собирай, Римок, вещи - война!» Я в тот момент почему-то ничего не почувствовала, стала молча одеваться. Вася подошел, обнял: прости, я знал, что будет война, но не думал, что так скоро. Пожить хотел с вами хоть лето, а осенью отправил бы вас к отцу. Будут эвакуировать семьи всех офицеров».
Долгая дорога в Крынки
Но пожили Кочеровы совсем немного. «В середине июня уже все знали, что начнется война. Семьям офицеров уезжать было неприлично. Это считалось паникерством, — рассказывает Анатолий. — Мама была убежденной коммунисткой, и попытки эвакуировать ее ни к чему не привели. Последний раз они с отцом виделись в конце июня. А потом все».
На газогенераторной машине Финкенфельд с маленьким сыном и еще несколько человек двинулись на восток, в Барановичи. Ехали ночью под непрерывной бомбежкой, периодически оставляя машину и скрываясь в лесу. «Осколок бомбы рикошетом отскочил от дерева и ранил меня в грудь. Мама меня перевязывала. У меня шрам до сих пор остался, - говорит Кочеров.
Я помню, как мы вышли на Волковыскское шоссе — это было самое страшное. По обочине вдоль дороги тянулась вереница раскуроченных машин. Горючее кончилось, и водители просто бросили их здесь. Рядом вповалку лежали раненые с раздробленными конечностями, в грязи и крови, посиневшими губами просившие смерти: пожалей меня, добей, чтоб не мучился. А потом немцы высадили десант. Германские солдаты в нашей военной форме пристреливали русских раненых. Мы ушли с этого шоссе в лес».
Анатолий Кочеров бережно достает из конверта свернутый лист пожелтевшей от времени бумаги. «На станции Барановичи нас задержал немецкий патруль комендатуры. Это мамино временное удостоверение. Датировано 24 июля 1941 года. Оргкомендатура Барановичей. Здесь написано, что мама должна содержаться в лагере и выполнять все работы.
В Барановичах ее гоняли на разбор разрушенных домов. Так было где-то до сентября. А потом посадили в теплушку и под конвоем целый эшелон отправили на Запад, в Польшу, в лагерь. На станции Берестовица нам с мамой удалось уйти. Тогда у немцев еще не было такой охраны. Они были уверены, что все закончится победой. Мама дошла до ближайшей станции и пошла обратно в Крынки. Дорога туда - 26 км пешком».
«Я никогда не забуду этой картины: мы идем вдвоем по лесу - только я и мама. И вдруг прямо на нас — три танка. Мама замерла и прижала меня к себе. Встала перед надвигающимися боевыми машинами, лицо мне закрыла. Вдруг, не дойдя до нас каких-то 30 метров, танки разворачиваются и съезжают на шоссе. Спасло только то, что она не побежала. Иначе нас бы срезали пулеметами».
В пустые карманы кладу патроны
В октябре 1941 года Финкенфельд с сыном добирается до имения Рудава. Хозяева дома - Анна и Ян Гутаковские - оставляют их у себя. Поселили женщину с ребенком во флигельке, рядом с костелом. Через месяц приехали немецкие солдаты — охранять оставленный русскими склад с оружием. Финкенфельт, посоветовавшись с Гутаковскими, идет к ним работать уборщицей и поварихой. Там она знакомится с немцев Матиасом Доренкампом.
«Думаю, как попасть на склад, — размышляет в дневнике Римма. — Мне подсказывают: предложи немцам откармливать гусей к рождеству, это делается вручную, две недели такой кормежки и гусь готов. Уговорила. Два раза в день, надев пальтишко с карманами, полными гороха, кормлю гусей: руками раскрываю клюв и вкладываю горох. В пустые карманы кладу патроны».
«Матиас ненавидел Гитлера. При первой встрече он сказал моей матери: Москау гут, Гитлер капут! Это был 1941 год. Да, среди немцев были люди, которые понимали, что Гитлер ведет Германию к гибели. С помощью Матиаса мама смогла доехать до Крынок, чтобы взять там теплую одежду».
«Мороз за 30 градусов. Крынки. Перед нами два двухэтажных дома без окон, темно, но слышно какое-то пение, — пишет Финкенфельд в дневнике. — Страшное зрелище: сидят, лежат, стоят люди, но они в большинстве своем уже мертвые, обледенели — это гетто, еврейское гетто Крынок. Ледяной дом, в молитвах немногих живых только одна просьба — послать смерть».
В январе 1942 сменился состав немецкой вахты. Римму с сыном на санях повезли сначала в Хомутовцы, а затем в Берестовицу — «на опознание».
«Когда я родился, мамин отец сделал мне обрезание, как и положено еврейским детям. Таким образом, я стал для мамы опасным. Меня выследили и донесли, — вспоминает Анатолий. — В Берестовицах нас привели к врачу. Он посмотрел меня, дождался, пока немцы выйдут из кабинета, и сказал моей маме: откажитесь от сына! Он опасен для вас, он вас выдаст! Но мама взяла меня на руки, крепко прижала к себе и заявила, что никогда этого не сделает. Когда немец вернулся, врач сказал ему, что это родовая травма и никакого отношения к евреям мы не имеем. Позже я узнал, что Ян Гутаковски пошел к немцу и дал ему золотую пятерку и кольцо. Он выкупил нас. Маму выпустили. Но нужно было уходить, стало известно, что составлен список подозрительных лиц, и мы в него входим».
Толя капут!
У Гутаковских были родственники в Белоруссии. В марте 1942 Финкенфельт с сыном садится в поезд на Белосток, оттуда пешком до Вильнюса и дальше — до железнодорожной станции Бигосово. Здесь Римма Финкенфельд осталась работать уборщицей.
«Однажды я взобрался на крышу вагона и начальник станции Хоппе толкнул его. Я упал, к счастью, не на рельсы, но все же сильно разбил голову, глаза заплыли кровью. А маме Хоппе крикнул: Толя капут»!
«Привезли евреев в Дриссу, заставили вырыть ров, заживо сбросили всех - с детьми, стариков, женщин, — засыпали ров землей, земля двигалась, стонала, тогда пустили грузовики по этой стонущей земле. На эту казнь согнали местных жителей, — пишет в своем дневнике мать Анатолия.
Римма Финкенфельд получала за работу на станции два кг отрубей в неделю. Стирала дополнительно белье немцам — за сахарин, мыло, безделушки. В воскресенье вместе с другими женщинами отправлялась за Двину, в Латвию, и там меняла свои услуги уборщицы на хлеб, картошку, горох. Поскольку она блестяще знала немецкий, ее обязали переводить пленным приказы шефа депо и его охраны, а потом к ней стали обращаться и местные жители, которым нужно было о чем-то поговорить с военными.
«Бигосово — это очень важная узловая станция: днем и ночью шли составы на фронт и обратно, — поясняет Анатолий. — Моя мама была большим патриотом. Через несколько недель она установила в Бигосово связь с партизанами. Поезда подрывали, составы шли под откос. Немцы заподозрили ее в связях с партизанским движением.
В декабре 1943 года за мамой пришли гестаповцы. Подозревали, что она еврейка, и что помогает партизанам. Нас предал кто-то из своих. Местные, которые служили немцам. Хуже немцев они были. Посадили в грузовую машину и привезли в Дриссенскую тюрьму. Помню большую холодную комнату с решетчатыми окнами без стекол».
Все на мне было мокрым от крови
«Накануне второго вызова приснился сон: ко мне на свидание пришел отец, — пишет Римма в своем дневнике. — В добрых глазах — жалость и грусть, в украинской соломенной корзине — еда, сверху лежал большой пучок зеленого лука. Рассказала женщинам, истолковали однозначно: будут слезы. В полдень вызвали на допрос».
«Мама подверглась страшным пыткам, - нехотя вспоминает Анатолий Кочеров. — Меня подвесили в петле перед ней, чтобы она призналась. У меня после этого было растяжение позвонка, даже след остался. Мне было всего пять лет. Но мама — железный человек».
«Увели меня в другую комнату, заставили принять таблетку (я поняла, чтобы не слышать моего крика), — описывает эту сцену в своем дневнике Финкенфельд. — Острая боль, темнота, кровь потекла к ногам. Но самое страшное было впереди. Схватили Толю, накинули петлю на тоненькую шейку… Увидела его глаза, услышала: «Мамочка, не хочу!» Бросилась к нему, сильный удар, снова темнота. Пришла в себя от ударов, — лежала на полу, рядом плакал сын, живой, увидела тоненькую струйку крови, которая текла из носика сына. В камере женщины помогли лечь. Все на мне было мокрое от крови, на шее вздулся рубец, болела поясница и раненая грудь. У Толи была рассечена бровь, разбит нос».
Финкенфельд заверила немцев, что она не еврейка, и что у нее есть друзья в Германии — женщина сослалась на адрес и контактные данные Матиаса Доренкампа. Кроме того, директор депо, в котором она работала, написал письмо с просьбой отпустить ее, потому что «без пани Риммы плохо — работа останавливается». Ее отпустили утром 10 февраля 1943 года, выдав временное удостоверение личности.
«Мама была невысокого роста, худенькая блондинка с голубыми глазами. Носила такую белокурую корону на голове. С рыжинкой, — улыбаясь, добавляет Кочеров. — И блестяще знала немецкий язык. Никто не принимал ее за еврейку, это нас и спасло».
В феврале 1943 в Бигосово пришел карательный отряд по борьбе с партизанами. Сжигали целые деревни: загоняли в сараи стариков, малышей, больных, женщин, запирали и жгли. Часть населения пригнали на станцию — за колючую проволоку. Близлежащие к Росице, Сарии деревни были полностью сожжены, погибли все. «После ухода карателей наша соседка Стефа Колосовская попросила мою маму проводить ее в Росицу — найти и похоронить останки ее родителей. Глазам предстало страшное зрелище: пепедище, трубы, обгоревшие равалины. Стефа нашла какой-то лоскуток, который приняла за платье матери, собрала горсть земли, вырыла небольшую ямку и закопала. Маме Стефы было всего 54 года.
В апреле - мае мама вместе со мной ушла в лес. Несколько месяцев мы жили в шалаше под Бигосово. 18 июня 1944 года в эти места пришли наши войска. Мы вышли. После мамой сильно заинтересовалось КГБ. Единственная еврейка, которая осталась живой в этом районе. Кроме того, она работала у немцев. Маму вызывали на допросы. Но партизаны дали все документы, подтверждающие, что мама была своим разведчиком».
Кочеровы-Финкенфельд вернулись в Москву в конце 1944 года. Уже здесь до них дошло письмо от некого Прокопа Войтовича, который утверждал, что в начале ноября 1941 года в его дом в деревне Кончицы, недалеко от Пинска, зашли под вечер трое русских военных, бежавшие из лагеря. «Один из этих военных был мой муж, он оставил в семье адрес своей мамы — в городе Егорьевске. Ушли они на юно-восток, вскоре после ухода в той стороне началась перестрелка. Это все, что я знаю о своем муже», - заканчивает историю своего дневника Финкенфельд.
Шесть лет назад, в сентябре 2006 года Риммы Финкенфельд не стало. Небольшую книгу «Каждый день мог стать последним» сын Анатолий подготовил и опубликовал по ее дневнику. В тот же год он подал документы в иерусалимский мемориальный комплекс катастрофы Холокоста — Яд-ва-Шем на признание Анны и Яна Гутаковских «Праведниками мира». В 2007 году он получил письмо, в котором сообщалось, что звание и присвоено «за спасение еврейки Кочеровой Риммы с сыном».
«Это история о том, как мы выиграли войну не только силами наших солдат, но и силами женщин, которые боролись с захватчиками и смогли вынести на своих плечах все это, — в заключении говорит Кочеров. — Мы с мамой спаслись за счет того, что люди помогали нам. Говорят, что русские такие, сякие — ничего подобного. В большинстве своем — очень добрые люди.
Я рассказывал о своей истории студентам. Они внимательно выслушали меня, затем повисла тишина и раздался вопрос: Анатолий Васильевич, а вот сейчас вы себя чувствуете евреем или русским? Я ответил, что если я вижу, что несправедливо обижают еврея — я еврей. Если русского — я русский. Араба — значит, я араб. Нормальный человек будет реагировать только так».
11 мая 1960 года около 8 вечера Рикардо Клемент вышел из автобуса на окраине Буэнос-Айреса. Уже стемнело. Рикардо возвращался с работы - он был сварщиком и механиком в Мерседес-Бенц. В доме, который он построил своими руками два года назад, его ждали жена и четверо детей.
На улице Гарибальди, где жил Рикардо, стояла машина с открытым капотом, рядом возился мужчина. Когда Рикардо проходил мимо, человек набросился на него и повалил на дорогу. Рикардо дрался и кричал, но сопротивляться было бесполезно: на подмогу нападавшему прибежали еще трое. Они завернули Рикардо в одеяло, затащили в машину, надели ему на глаза затемненные мотоциклетные очки. Машина сорвалась с места.
«Лучше не двигаться», — предупредил его кто-то. «Я уже принял свою судьбу», — ответил Рикардо Клемент, он же — Адольф Эйхман, бывший руководитель отдела по делам евреев, оберштурмбаннфюрер СС. Во время Второй мировой войны он занимался организацией перевозки евреев в концентрационные лагеря и их последующим уничтожением.
На самолете Эйхмана доставили в Израиль, где он был отдан под суд. На этом громком публичном процессе тема Холокоста была впервые сформулирована как отдельное событие Второй мировой войны.
Нюрнбергский процесс: без главных преступников
Первый суд над эсэсовцами и надсмотрщиками концлагерей состоялся в 1944 году. Советско-польская комиссия приговорила к смерти через повешение шестерых служащих лагеря Майданек.
В 1945-1946 годах прошел Нюрнбергский трибунал, где судили не только отдельных людей, но и саму идеологию нацизма. Главных преступников на этом суде не было.
Нюрнбергский трибунал. DPA via AP
30 апреля 1945 года застрелился Адольф Гитлер. 1 мая, убив своих шестерых детей, покончил с собой Йозеф Геббельс. Генрих Гиммлер принял цианид. Мартин Борман пропал без вести — через 30 лет найдут его останки и выяснится, что он тоже отравился цианидом. Герман Геринг покончил с собой за несколько часов до приведения в исполнение приговора Нюрнбергского трибунала. Из оставшихся двадцати обвиняемых десять были повешены, трое — оправданы, остальные получили тюремные сроки от 10 лет до пожизненного.
Кроме основного состоялись еще 12 малых Нюрнбергских процессов, где были осуждены 97 военных преступников. Свои трибуналы были в каждой оккупационной зоне.
Процессы над охранниками и руководством лагерей, военными преступниками, партийными чиновниками и пропагандистами, врачами и судьями растянулись на десятилетия. Один из последних громких процессов — над бывшим охранником Собибора и Майданека Иваном Демьянюком — завершился лишь в 2011 году в Мюнхене. В июне 2016-го бывший охранник Аушвица Райнольд Ханнинг получил 5 лет тюрьмы за соучастие в убийстве 170 тысяч человек. Поиск и привлечение к суду нацистских преступников продолжается до сих пор, несмотря на то что всем им уже за 90 лет.
Ивана Демьянюка доставляют в суд. Израиль, Иерусалим, 1988 год. AP Photo
Нюрнбергский процесс имел колоссальное значение для окончательной победы над нацизмом. Он определил несколько ключевых принципов международного права, в том числе — личную ответственность за исполнение преступных приказов и ответственность за соучастие в военных злодеяниях и преступлениях против человечности. С процесса в Нюрнберге под лозунгом «Никогда более» — Nie wieder — началось строительство нового Германского государства.
Однако значительная часть преступников избежала наказания, эмигрировав в страны Латинской Америки. Одни сменили имя, другие вообще не прикладывали никаких усилий. Например, Франц Новак из команды Эйхмана, отвечавший за перевозку 1,7 млн человек в концлагерь, в послевоенные годы работал в типографии и был арестован только в 1961 году. Он получил несколько лет тюрьмы за «публичное насилие», потом был оправдан, снова осужден в 70-е — и в конечном счете пробыл в заключении около 8 лет, по 3 минуты и 20 секунд за каждую жертву. Ответственный за уничтожение 80 тысяч евреев Вильнюсского гетто Франц Мурер — о нем — после череды процессов был оправдан. Венгерский нацист Ласло Чатари, по приказу которого депортировали в Аушвиц более 15 тысяч человек, был пойман лишь в 97 лет и до приговора не дожил.
Все эти процессы проходили в странах, где преступления были совершены. Процесс над бывшим руководителем отдела по делам евреев Адольфом Эйхманом проводился в Израиле.
Суд над Эйхманом: начало разговора
Израильский историк Эфраим Зурофф говорит о процессе как событии уникального значения: «В пятидесятых, шестидесятых и вплоть до конца семидесятых годов о Холокосте говорили мало, и уж точно его не изучали, не анализировали, дискуссий о нем тоже не было». Поэтому послевоенное время часто называют в Израиле «Великим молчанием».
Жертвы Холокоста находились внизу социальной лестницы молодого еврейского государства.
К ним у нас вообще-то относились с состраданием, но и с некоторым брезгливым неприятием: удрученные, недужные, полные мировой скорби, - но кто же виноват, что от великого своего ума сидели вы там и дожидались Гитлера, вместо того чтобы прибыть сюда заблаговременно? И почему они допустили, чтобы их гнали, словно скот на убой, вместо того, чтобы организоваться и дать достойный ответ?
Амос Оз «Повесть о любви и тьме»
«Воспоминания об этой величайшей трагедии, трагедии почти непостижимого масштаба загонялись внутрь, о них не говорили, об этом старались забыть», — говорит Зурофф. Процесс над Эйхманом начал этот разговор. Выжившие в Холокосте получили возможность рассказать свою историю и быть услышанными.
Вопросы-упреки в адрес выживших звучали и на процессе. Например, прокурор называет жертв «овцами на заклание». Это демонстрирует незнание и непонимание событий Холокоста современниками. Примеры сопротивления были — выжившие в мемуарах рассказывают о саботаже работ, о борьбе за человеческое достоинство. Известны случаи восстаний в Варшавском гетто, в Треблинке, Собиборе и Аушвице. Но массовое сопротивление зачастую было невозможным. Людей обманывали, маскируя газовые камеры под баню или говоря, что везут на работы, на деле же отправляли на расстрел. Местное население к евреям относилось преимущественно враждебно, хотя нередкими были и случаи помощи. Физическое состояние узников, попадавших в лагеря после нескольких дней пути в товарном вагоне без еды и воды, тоже имело значение.
Адольф Эйхман во время заседания суда в Иерусалиме. 8 августа 1961 года. AP Photo
Жизнь Эйхмана и судебный процесс по его делу подробно задокументированы. Видео с заседаний доступны на Youtube, записки «архитектора Холокоста» опубликованы в 2000 году. О нем написано более 800 научных работ и выпущен фильм. По словам Марты Геллхорн, военного корреспондента и писательницы, «на некоторое время процесс был самой яркой сенсацией, которую могли предложить газеты».
На скамье подсудимого, похожей на корабль, отгороженной пуленепробиваемым стеклом, сидит небольшой человек с тонкой шеей, вздернутыми плечами, любопытными глазами рептилии, острым лицом, темными волосами, обрамляющими лысину. Он постоянно меняет очки без всякой видимой причины. Сжимает узкие губы, морщит их. Иногда у него тик под левым глазом.
Марта Геллхорн корреспондент журнала The Atlantic
Благодаря в американском еженедельнике The New Yorker о Холокосте узнали в США. Арендт увидела в Эйхмане не циничного и жесткого убийцу, а заурядного, лишенного способности мыслить чиновника, из служебного прилежания отправившего на смерть миллионы евреев. По мнению Арендт, банальность нацизма в том, что в ежедневных убийствах участвовали люди, ничем не примечательные. Режим не смог бы существовать, если бы его поддерживали только садисты. И вина этих людей — как и Эйхмана — не в том, что они глупы, а в том, что они не хотят думать.
От 30 до 40% всех жертв Холокоста — около 2,7 миллиона евреев — погибли на территории СССР. С началось «окончательное решение еврейского вопроса».
29-31 сентября 1941 года на северо-западе Киева в Бабьем Яру расстреляли более 30 тысяч мужчин, женщин и детей. К краю двухкилометрового оврага их привели объявления, развешанные по всему городу. Угрожая смертью за неподчинение, нацисты требовали явиться на сборный пункт с документами и ценными вещами. Здесь людей заставляли раздеться и расстреливали, тела скидывали в яму. Расстрелы в Бабьем Яру продолжались до 1942 года, число жертв увеличилось по разным оценкам от 70 до 100 тысяч человек. Кроме еврейского населения города были уничтожены душевнобольные, военнопленные, партизаны, украинские националисты, цыгане.
Образование множественного числа существительных Презентация на тему мн число на английском
Средне-специальное образование: хорошо или плохо?
Виды звезд в наблюдаемой вселенной Космос звезды вселенная