Споры 1820-х годов о путях развития поэзии, о природе русского романтизма обозначили различные направления их развития. Психологический романтизм Жуковского и Батюшкова в его разных модификациях и гражданский романтизм декабристов отчетливо заявили о своем своеобразии уже в начале этой эпохи. И на их фоне критика вначале робко, а затем всё отчетливее заговорила о новой школе в поэзии, о новом поколении поэтов. В журнальных обзорах рядом с набиравшим силы Пушкиным, без которого уже невозможно было представить литературный процесс, стали появляться имена его сверстников и единомышленников, с которыми его связывали дружеские и творческие отношения.

Обозначился тот круг поэтов, который принято называть теперь пушкинским. Еще при жизни Пушкина Баратынский в послании «К князю П.А. Вяземскому» ввел понятие «звезда разрозненной Плеяды». Трудно сказать, кого (кроме себя и Вяземского) Баратынский включал в это сообщество и что он имел в виду, говоря о «разрозненности», но с его легкой руки определение «поэты пушкинской Плеяды» вошло в критический оборот и обрело почти терминологическое значение. В нем есть своя поэтическая привлекательность, но сама аналогия с ронсаровской «Плеядой» недостаточно корректна: во-первых, не существовало какой-либо сознательной организованности поэтов, близких Пушкину, чего-то подобного заседаниям французской «Плеяды», во-вторых, установка ронсаровского кружка на определенные образцы была чужда молодому поколению русских поэтов, хотя, конечно, пафос преобразований, борьбы за новый стиль и национальное своеобразие поэзии отвечал и их устремлениям.

Можно считать, что к середине 1820-х годов пушкинский круг поэтов более или менее определился. В переписке, поэтических посланиях, критических статьях имя Пушкина как творца нового направления, как поэтического авторитета выдвигалось на первый план. Пророческими становились стихи Дельвига, написанные около 1815 г., когда шестнадцатилетний поэт только заявлял о себе:

Пушкин! Он и в лесах не укроется:

Лира выдаст его громким пением,

И от смертных восхитит бессмертного

Аполлон на Олимп торжествующий.

В наибольшей степени поэтические принципы Пушкина, общая эстетическая и жизненная его позиция оказались близки пяти поэтам, которых и можно определить как пушкинский круг. Это Денис Васильевич Давыдов (1784—1939), Николай Михайлович Языков (1803—1846), Петр Андреевич Вяземский (1792—1878), Антон Антонович Дельвиг (1798—1831) и Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805—1827).

Различна была степень личных и творческих отношений этих поэтов с Пушкиным, да и между собой. Дельвиг, друг еще с лицейских лет, и Вяземский, познакомившийся с Пушкиным в те же годы и почувствовавший рано его поэтический гений, прошли с ним через всю свою творческую жизнь, были друзьями и соратниками в литературных битвах. Давыдова, как и Вяземского, связывал с Пушкиным «Арзамас». С Языковым дружеские отношения, возникшие в Тригорском летом 1826 г. во время Северной ссылки, возобновившиеся весной 1830 г., сохранились до самой гибели Пушкина и приобрели характер творческого взаимопонимания. С Веневитиновым, четвероюродным братом поэта, оставившим замечательные критические суждения о нем, Пушкина объединило Общество любомудров и «Московский вестник». Точки пересечения были неизбежны, так как все они оказались в зоне пушкинского притяжения, как звезды в Плеяде. И документальные свидетельства: переписка, обмен дружескими посланиями, участие в одних изданиях — тому подтверждение.

Все они поэты пушкинской поры (но здесь они в числе прочих современников Пушкина). Наверное, их можно назвать поэтами пушкинского направления, но это определение, скорее, фиксирует принадлежность к пушкинской традиции, продолжающейся и после них. Они — поэты пушкинского круга, в чем-то предельно замкнутого, а в сущности — очень разомкнутого.

Современники, сопластники, сотрудники, соперники — все эти определения важны для характеристики их взаимоотношений. Но, пожалуй, наиболее точно будет слово из карамзинского лексикона. Они были «сочувственники», ибо их объединяло общее чувство ко многим общественным и нравственным ценностям, эстетическим принципам, к поэтическому стилю. Не случайно Пушкин ввел понятие «школа гармонической точности», опираясь на их открытия в этой области.

Особенности свободолюбия поэтов пушкинского круга

Современники декабристов, приятели поэтов-декабристов, поэты пушкинского круга были свободолюбцами. Вяземского даже называли «декабристом без декабря», да и другим поэтам пушкинского круга ничто гражданское не было чуждо. Но их свободолюбие было принципиально иным: в нем не было политического доктринерства, нравственного аскетизма, противопоставления поэзии и гражданских идеалов. Их свободолюбие — это прежде всего эмансипация души, то вольнолюбие, которое И. Киреевский, говоря о поэзии Языкова, точно назвал «стремлением к душевному простору».

В отличие от декабристов в их поэзию войдут все радости бытия на правах поэтической рефлексии, которые будут соседствовать и пересекаться с общественными эмоциями и гражданскими темами. Они были либералами в высшем смысле этого слова, и их свободолюбие не сужало их поэтический кругозор, а расширяло его. Это было состояние не столько ума, сколько сердца. Так, еще до критики декабристами «унылой элегии» Вяземский опубликует в 1819 г. элегию «Уныние», где, казалось бы, дает материал для критических упреков. Но весь ход мысли поэта — утверждение жизненной силы уныния для рождения высоких чувств и гражданских эмоций: «Ты сблизило меня с полезным размышленьем // И привело под сень миролюбивых сил», «Святую ненавись к бесчестному зажгла...» Ораторский строй речи, экспрессия поэтического языка сближают общий элегический строй элегии «Уныние» с гражданской поэзией декабристов, но в то же время способствуют интимизации свободолюбивой лирики.

Образы степи, тройки, Волги, пира, огня, хмеля, свободы мысли, страстной любви, божественной природы органично входят в диапазон их поэзии. И все эти образы не фиксируются лишь словесно, а живут, дышат, даны на высшем градусе страсти. «Какой избыток чувств и дум, // Какое буйство молодое!» — эти пушкинские слова воссоздают атмосферу рождения нового поколения молодежи и новой генерации поэтов. И не случайно эпиграфом к своему роману «Евгений Онегин» он взял свова из элегии Вяземского «Первый снег»: «И жить торопится, и чувствовать спешит», передав процесс становления героя своего времени.

Поэты пушкинского круга расширяют эмоциональное поле поэзии, вводя в него дорожную тему как экзистенциальную проблему жизненного пути. Многочисленные «дорожные думы» и «тройки» Вяземского, включающие в номинацию текстов словечко «ещё»: «Ещё дорожная дума», «Ещё тройка» — акцентирование момента движения в пространстве как постоянного состояния души.

Не сидится мне на месте,

Спертый воздух давит грудь;

Как жених спешит к невесте,

Я спешу куда-нибудь» —

эта строфа из «Ещё дорожной думы» 1832 г. передает почти интимное чувство дороги, путешествия души. В другом стихотворении одноименного заглавия он дает характерное определение себя и своих единомышленников: «стихии вольной — гражданин». И это определение символично: поэты пушкинского круга — граждане вольной стихии. «Бог дороги» (образ поэзии Языкова) — это прежде всего путь Провидения и неустанного личного выбора-поиска.

Можно сказать, что поэты пушкинского круга одомашнивают, интимизируют гражданские идеи декабристской поэзии. Они сводят их с котурн высокой риторики в сферу повседневной жизни. Тогу трибуна заменяет халат частного человека. Показательно в этом отношении демонстративное прославление халата как символа внутренней свободы и противопоставления его официальной ливрее. В «Прощании с халатом» (1817) Вяземский, называя его своим «лучшим товарищем», замечает: «Так, сдернув с плеч гостиную ливрею // И с ней ярмо взыскательной тщеты, // Я оживал, когда одет халатом, // Мирился вновь с покинутым Пенатом...» Ему вторит в послании «К халату» (1823) молодой Языков: «Пускай служителям Арея // Мила их тесная ливрея <...> // И дни мои, как я в халате, // Стократ пленительнее дней // Царя, живущего некстате». И лирический герой стихотворения Дельвига «Моя хижина» (1818), ревностно утверждая мир своих духовных ценностей, патетически заявляет: «Когда я в хижине моей // Согрет под стеганым халатом, // Не только графов и князей — // Султана не признаю братом!» Внедрение в мир халата образов царя, султана, государственных особ лишь острее выявляет вольнодумство и свободолюбие его «носителей».

Проблема лирического героя

Сопряжение бытовой жизни, домашнего миропорядка, сферы личной рефлексии с пафосом вольнолюбия, героики, высоких идеалов выдвигает в центр лирического повествования не обобщенный образ поэта-гражданина, а индивидуальность певца как выражение органики чувства и отражение своей сферы жизненной эмпирии. Характеризуя особенности поэзии Дениса Давыдова, исследователь справедливо замечает, что в ней «...делается упор на личный склад характера, на то, что можно назвать натурой. Не извне, а изнутри этой активной, жизнелюбивой, самоотверженной натуры идут импульсы отваги и удали...».

Еще Батюшков, называя себя «янькою», подчеркивал особую роль «я» в становлении своей поэтической индивидуальности. Поэты пушкинского круга превращают местоимение «я» в образ-символ своего имени. «Я» и притяжательное местоимение «мой» — концентрированное выражение своего взгляда на окружающий мир, своего жизне- и миротворчества. Вот характерный фрагмент из стихотворения Дельвига «Луна»:

Я вечером с трубкой сидел у окна;

Печально глядела в окошко луна;

Я слышал: потоки шумели вдали;

Я видел: на холмы туманы легли.

В душе замутилось; я дико вздрогнул:

Я прошлое живо душой вспомянул!..

Пятикратное «я» в шести стихах воссоздает особое состояние идиллического умиротворения и вместе с тем столкновения настоящего и прошлого. Луна из натурфилософской реалии превращается в символ духовной жизни и индивидуального мирообраза. В стихотворениях других поэтов, особенно Давыдова и Языкова, подобная концентрация — отражение их жизненной позиции, своего места в военном и студенческом быте. У Вяземского и Веневитинова — утверждение права на оригинальную мысль и оригинальное слово для ее выражения. «Я» в их поэзии не столько утверждение романтического эгоцентризма и ин- дивидуализма, сколько последовательное и целенаправленное раскрытие своей индивидуальности, своего поэтического «я» и своей сферы лирической рефлексии.

Именно в их поэзии поэтому столь значим образ лирического героя как некоей «личностной позы», своей концепции поэтического мира, персонификации в образе автора его представлений о мире и человеке. «Поэтический огонь» Пушкина, от которого «как свечки, зажглись другие самоцветные поэты» (Гоголь), мог их ослепить, просто сжечь. Поиск своего собственного пути в поэзии — сознательный момент самоидентификации поэтов пушкинского круга. Их лирический герой вовсе мог не совпадать с реальным образом своего творца, но он нес в себе и выражал его поэтическую философию.

Конечно, индивидуальность поэтов пушкинского круга, учитывая особенности их творческого пути и характер эволюции, трудно обозначить одним словом, но, рассматривая их место в литературном процессе 1820-х — первой половины 1830-х годов, это возможно. Поэт-гусар Денис Давыдов, поэт-студент Николай Языков, поэт-журналист Петр Вяземский, поэт-идиллик Антон Дельвиг, поэт-философ Дмитрий Веневитинов — в этих доминантных определениях есть свой смысл и свой стиль, который, как известно, есть человек, его индивидуальность.

Жанрово-стилевые поиски поэтов пушкинского круга

Жанрово-стилевые поиски поэтов пушкинского круга разнообразны и разнонаправлены. Но, пожалуй, общим для всех было песенно-романсное начало их лиризма как особая форма душевного простора, эмансипации чувств. Гусарские песни Давыдова, студенческие гимны Языкова, опыты русских песен Дельвига, сатирические куплеты в духе Беранже Вяземского, «Песнь Маргариты» из гетевского «Фауста» в переложении Веневитинова — всё это различные модификации «буйства молодого», когда душа поет, и вместе с тем поиски своего стиля. По самым приблизительным подсчетам на их слова написано около 150 песен и романсов.

Когда читаешь глазами известного по популярному романсу А. Алябьева «Соловья» Дельвига, то понимаешь, откуда родилось очарование музыки. «Русская песня» Дельвига — замечательная стилизация фольклорной девичьей песни на сюжет об утраченной любви. Дельвиг не случайно в автографе назвал эту песню «Русская мелодия 6-я». Для него важно было найти лирический строй, мелодику песни. И хотя соловью отдано в этой песне всего четыре первых стиха:

Соловей мой, соловей,

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоёшь? —

создается полное ощущение, что всё остальное — это его песня, переливы его голоса, его трели. Отсутствие внешней рифмы компенсируется рифмой внутренней, когда многочисленные анафоры смыкаются в единую мелодическую цепь.

Для каждого из поэтов пушкинского круга песни и романсы были тем камер- тоном, на который они настраивали мелодии своей души. Другую функцию выполняли их многочисленные дружеские послания, обращенные к Пушкину, друг к другу, собратьям по перу, близким людям. Это была искрометная поэзия раскрепощенного чувства, где было место и гражданскому чувству, и эстетической рефлексии, и озорной шутке, и иронии, и бытовым зарисовкам, и философским вопросам. И за всем этим угадывалось страстное желание быть самим собой, самоопределиться и утвердиться в своей концепции бытия.

Ироническое начало играет существенную роль в стиле поэтов пушкинского круга. По точному замечанию исследователя, у них ирония «освободилась от рационалистической холодности, преобразилась в свойство личного склада, стала особенностью характера». В отличие от традиционной романтической иронии она не покушается на преображение мира и выявление его изнанки. Она не столько онтологична, сколько антропологична, так как является важным средством самораскрытия, более сложного взгляда на человека. В ней нет еще пушкинской легкости, изящества в соединении разных сфер бытия. Но она способствует варьированию настроений.

Так, известное стихотворение Давыдова «Решительный вечер гусара» на первый взгляд мало чем напоминает любовную элегию, хотя речь в нем идет о любви, и уже два первых стиха: «Сегодня вечером увижусь я с тобою — // Сегодня вечером решится жребий мой...» — рождают ожидание встречи с любимой, предвосхищают любовное объяснение и любовные муки. Но ожидание кажется обманутым: бравада, эпатаж ведут к снижению градуса любовного чувства и повышению градуса пьяного разгула: «как зюзя натянуся», «опять напьюся», «и пьяный в Петербург на пьянство прискачу», «напьюсь свинья свиньею», «с радости пропью прогоны с кошельком». Все эти заявления, граничащие с грубостью, разрушают атмосферу любовной элегии (в одном из списков стихотворение называлось «К невесте»; один из автографов имел заглавие «Разлука»). Но это «решительный вечер» не просто обыкновенного элегического героя-влюбленного. Это «решительный вечер гусара», и этим всё сказано. Он «рубака» и «рубаха-парень» и не боится скрывать свои чувства. Его интонации, живые и непосредственные, передают буйство натуры. Он и на любовном свидании, как в бою. Гусар как определенная концепция поведения сохраняет свою «личностную позу», но не может скрыть человеческое лицо. И анафорическое, троекратное «сегодня» (дважды — «сегодня вечером»), и прорывающиеся сквозь эпатаж живые чувства: «Но если счастие назначено судьбою // Тому, кто целый век со счастьем незнаком, // Тогда... о, и тогда...», и глагольная экспрессия: «полечу», «прискачу», и образ летящей стрелою «ухарской тройки» — всё это тщательно замаскированные подлинные эмоции, боязнь выглядеть сентиментальным и смешным. В созданном почти одновременно «Ответе на вызов написать стихи» поэт-гусар, перебирая все штампы в описании любви, приходит к простому выводу: «Ах, где есть любовь прямая, // Там стихи не говорят!» Он дорожит своей позицией гусара, пытается ей следовать и не может себе позволить расслабиться: «Чтоб при ташке в доломане // Посошок в руке держал // И при грозном барабане // Чтоб минором воспевал».

Выделенное курсивом (а в тексте целая система таких выделений — реминисценций из поэзии сентименталистов) слово контрастирует с обликом и атмосферой «мажорной» жизни гусара. Ирония в поэзии Давыдова и его собратьев по пушкинскому кругу значима прежде всего интонацонно. Она варьирует настроения и зримее выявляет резервы поэтического слова, его возможности в сближении высокого и низкого, поэтического и прозаического. Кроме того, она способствует раскрепощению поэтической речи. Возникает ощущение импровизации, экспромта, разговорности. Вот почему поэты пушкинского круга — мастера эпиграммы, стихов на случай, каламбура, надписей к портрету и записей в альбом. Они создали своеобразную форму «обиходной литературы» (Л.Я. Гинзбург).

Вяземский как острослов здесь вне конкуренции. Его стихотворные миниатюры были на слуху и действительно входили в обиход общества. Как было не запомнить такие его четверостишия:

Кто будет красть стихи твои?

Давно их в Лете утопили;

Иль — их, забывшися, прочли,

Иль — прочитавши позабыли.

Двуличен он! Избави боже!

Напрасно поклепал глупца:

На этой откровенной роже

Нет и единого лица.

И хотя адресаты этих экспромтов-эпиграмм не установлены (возможно, второе адресовано Фаддею Булгарину), они были известны в определенном кругу. Главное же — они входили в обиход поэзии как образцы «школы гармонической точности».

В недрах поэзии пушкинского круга слово, интонация, ритм стиха обретали именно точность смысла и индивидуальность выражения. Они были впаяны в образ своего создателя, в его поэтический портрет. Каждый из поэтов искал «лица необщье выраженье». Гармоническая точность — конкретизация интонации и мироощущения лирического героя и миромоделирование самого поэта в координатах найденного стиля.

Наум Синдаловский

ПУШКИНСКИЙ КРУГ

Легенды и мифы

ГЕОМЕТРИЯ КРУГА

Благодаря научному пушкиноведению, которое в России, и в первую очередь в Петербурге, стало стремительно формироваться едва ли не сразу после гибели поэта, в общий речевой обиход очень скоро вошли такие, теперь уже ставшие привычными, понятия, как «Пушкинский выпуск», «Пушкинский лицей», «Пушкинский век», «Пушкинская пора», «Пушкинская эпоха», «Пушкинский Петербург» и так далее. Особенное признание широкого читателя эти лексемы получили после того, как одна за другой стали выходить в свет научные и популярные книги, авторы которых использовали их в качестве заголовков. Самым универсальным из них стал «Пушкинский Петербург». Но надо признать, что этот фразеологизм, несмотря на его очевидную и широту, и глубину (как, впрочем, и все остальные), относится к более или менее конкретным событиям и явлениям, строго ограниченным как во времени, так и в пространстве, даже если этим временем была целая эпоха, а пространством - вся Россия.

А поскольку объектом исследования А. С. Пушкин стал только после смерти, поэтому и взгляд на него, пусть даже очень глубокий и пусть даже исключительно научный, был все же в значительной степени взглядом извне, издалека, со стороны, с высоты знаний новых поколений, с уровня понимания этих поколений роли и значения Пушкина во всей истории отечественной культуры. Взгляд этот, каждый раз обогащаясь и углубляясь, корректировался и уточнялся. Вот почему каждое новое поколение читателей имело свой Пушкинский Петербург. В 1930-х годах это был «Пушкинский Петербург» А. Г. Яцевича, в 1950-х - «Пушкинский Петербург» Б. В. Томашевского, в 1980-х - «Пушкинский Петербург» А. М. и М. А. Гординых.

Между тем все перечисленные понятия, включая и «Пушкинский Петербург», имеют позднее, послепушкинское происхождение. Естественно, при жизни поэта ни первый лицейский выпуск, ни сам Лицей пушкинскими не назывались. Многие исследователи сходились в том, что только благодаря позднейшей славе Пушкина известность Царскосельского лицея не померкла в лучах популярности других, не менее знаменитых учебных заведений того времени.

То же самое произошло и с позднейшей репутацией современников поэта. Пушкиным мерили их духовные и моральные качества. Даже его явные враги признавали, что «из воспитанников (лицея - Н. С. ) более или менее есть почти всякий Пушкин». Так высказывался в своей верноподданной записке известный общественный деятель того времени, основатель Харьковского университета В. Н. Каразин. О том, что всякий человек, хоть однажды соприкоснувшийся с Пушкиным, становился исторической личностью, писали и доброжелатели поэта. Еще один из ранних пушкиноведов А. Эфрос заметил, что «лицейское солнце обманчиво. Если оно и горит, то лишь отсвечиваясь Пушкиным». Тем более что при жизни поэта таких понятий, как, например, «Пушкинский век», не могло быть по определению. Авторитетнейший историк Н. Я. Эйдельман, говоря о второй четверти XIX века, заметил, что тогдашнее «царствование было николаевское, а эпоха пушкинская». Он отлично понимал, что одновременно с «Пушкинским Петербургом» был, например, и «Светский Петербург», и «Петербург императорский».

Мы хорошо понимаем, что многие современники Пушкина вообще остались в истории лишь исключительно благодаря ему. Одни были его близкими друзьями, другие - приятелями, третьи - случайными знакомыми, четвертые - просто жили в одно время с ним, рядом с ним. Многие из них зачастую вовсе не подозревали о важности своего существования для последующих исследователей жизни и творчества поэта. Вспомним, как писал Жуковский в письме к Бенкендорфу сразу после кончины поэта: «Что нам русским до Геккерна; кто у нас будет знать, что он когда-нибудь существовал». Однако все они так или иначе входили в орбиту существования поэта, и только потому их имена не канули в Лету, а прах их не пророс травой забвения. Кто бы теперь вспомнил, например, имя злейшего литературного врага Пушкина Фаддея Венедиктовича Булгарина, не будь он его современником. Что же касается «Светского Петербурга», то, как об этом говорит в своих комментариях к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотман, «тема замены большого света дружеским к р у г о м (разрядка наша - Н. С. ) в поэзии Пушкина отражает биографическую реальность».

В фундаментальном справочнике Л. А. Черейского «Пушкин и его окружение» представлены сведения о более чем двух с половиной тысячах современников поэта, с которыми Пушкин так или иначе соприкасался в течение всей своей недолгой жизни. Мы не претендуем на подобный всеохватный рассказ. Тем более что в этой книге речь пойдет, во-первых, только о петербуржцах и, во-вторых, только о тех из них, кто отмечен вниманием городского фольклора.

Кем же они все были при жизни поэта? Каким одним словом можно объединить всех этих людей - лицеистов и писателей, любовниц и дуэлянтов, гвардейцев и актрис, министров и царедворцев, царей и поэтов, родственников и знакомцев, друзей и врагов? Оказывается, такое слово есть. И слово это - круг. Пушкинский круг. Сегодня это понятие встречается довольно редко, да и то, пожалуй, только в лексическом сочетании «Поэты пушкинского круга». Понятно, что этот «круг» довольно узок уже потому, что он строго ограничен цеховой принадлежностью входящих в него персон. Например, в довольно объемный, 600-страничный сборник с упомянутым нами названием «Поэты пушкинского круга», изданный в 1983 году в издательстве «Правда», включены стихи всего лишь одиннадцати поэтов, хотя мы знаем, что в пушкинскую пору поэтов было гораздо больше: от Державина, которого Пушкину удалось увидеть на одном из переводных экзаменов в Лицее, до Лермонтова, познакомиться с ним он просто не успел. Этот конкретный «пушкинский круг» в литературе о Пушкине довольно часто употребляется в значении «литературный». Но при этом невольно снижается значение других «кругов» - великосветских, приятельских, карточных и многих иных, вплоть до недружественных. А это уже, скорее, не круг, а окружение.

Кроме того, при ближайшем рассмотрении оказывается, что многие герои этого круга были, или же впоследствии стали, родственниками. Строгановы, Голицыны, Загряжские, Кочубеи, Гончаровы, Мусины-Пушкины, Полетики состояли друг с другом в родственных, а часто и в кровных отношениях. Они были тетками, племянниками, дядьями, свояками, золовками, братьями и сестрами друг друга. По крови или по обстоятельствам - в данном случае значения не имеет. Виктор Петрович Кочубей - родственник тетки поэта Натальи Николаевны Загряжской, а Наталья Кочубей, первая, по лицейским преданиям, любовь Пушкина в замужестве стала графиней Строгановой. Карамзин был женат на сестре Вяземского Екатерине Андреевне Калывановой. Даже Дантес - дважды родственник Пушкина. Он находился в отдаленном родстве с дворянским родом Мусиных-Пушкиных, а после странной и торопливой женитьбы на сестре Натальи Николаевны Екатерине Гончаровой, что бы мы об этом ни думали и как бы об этом ни говорили, стал близким родственником Пушкина. И хотя во многих благородных французских домах из-за русской дуэльной истории Дантесов не принимали, дочь убийцы Пушкина Жоржа Дантеса боготворила своего великого русского дядю и на этой почве всерьез поссорилась с отцом. Мы еще расскажем об этом.

Пресловутый «голос крови» и соображения традиционной морали по отношению к свойственникам в старом Петербурге взывали к особым отношениям друг с другом. Родственные узы опутывали всех их еще при жизни Пушкина. И чем дальше, тем шире становился этот родственный круг. Внук императора Николая I великий князь Михаил Михайлович женился на внучке Пушкина графине Софье Николаевне Меренберг, и таким образом Пушкины породнились с монаршими Романовыми. Но и это еще не все. Есть обстоятельства, о которых даже Пушкин не мог знать. Позднейшие исследователи выяснили, что Михаил Юрьевич Лермонтов, фактически создавший первый письменный памятник Пушкину, был далеким родственником и Наталье Николаевне, и Александру Сергеевичу. Подробнее об этом мы упомянем в последней главе этой книги.

Первоначально для обозначения общности поэтов, входивших в пушкинский круг (Баратынский, Вяземский, Дельвиг, Языков), пользовались поэтичным и романтичным понятием «пушкинская плеяда». Однако первое, с чем сталкивался исследователь, приступавший к изучению творчества Баратынского, Вяземского, Дельвига и Языкова, это вопрос о том, существовала ли «плеяда» реально или это мифическое понятие, некая терминологическая фикция.

Термин «пушкинская плеяда», по мере изучения поэзии Пушкина, романтической эпохи и конкретных поэтов, стал считаться уязвимым, поскольку, во‑первых, возник по аналогии с наименованием французской поэтической группы «Плеяда» (Ронсар, Жодель, Дюбелле и др.), давая повод для неправомерных ассоциаций и неуместных сближений (Пушкина с Ронсаром). Однако французов не смущает, что название их «Плеяды» тоже появилось по аналогии с группой александрийских поэтов‑трагиков III в. до н. э. Другие сомнения, во‑вторых, имеют более основательный характер: термин «пушкинская плеяда» предполагает общие художественно‑эстетические позиции, тесно сближающие участников, а также отношения зависимости, подчинения по отношению к наиболее яркой «главной звезде».

Однако Баратынский, Вяземский, Дельвиг и Языков обладали – каждый – самобытным, резко индивидуальным, неповторимым голосом и не занимали подчиненного положения по отношению к верховному светилу русской поэзии. Известно, что некоторые из них не только не подражали Пушкину, но так или иначе отталкивались от него, спорили с ним, не соглашались, даже противопоставляли ему свое понимание природы поэзии и иных проблем. Это в первую очередь касается Баратынского и Языкова. Кроме того, поэтически приближаясь к Пушкину, каждый из поэтов ревностно оберегал свою поэтическую независимость от него. Следовательно, если принимать понятие «пушкинская плеяда», нужно отчетливо осознавать, что в этом созвездии, названном именем Пушкина, последний является самой крупной звездой, в то время как другие светила, входящие в «плеяду», хотя и не столь масштабны, но вполне самостоятельны, и каждое образует свой поэтический мир, автономный по отношению к пушкинскому. Их творчество сохраняет непреходящее художественное значение независимо от Пушкина или, как выразился Ю. Н. Тынянов, «вне Пушкина». Это мнение было поддержано другими литераторами (Вл. Орлов, Вс. Рождественский).

Дополнительным доводом для отказа от термина «плеяда» служит то, что в произведениях Пушкина это слово не употребляется ни в одном из его значений. Не зафиксировано оно и в сочинениях Н. М. Языкова. Это слово в качестве обозначения близкого Пушкину сообщества поэтов ввел Баратынский в открывающем сборник «Сумерки», но написанном в 1834 г. послании «Князю Петру Андреевичу Вяземскому»:

Звезда разрозненной плеяды!

Так из души моей стремлю

Я к вам заботливые взгляды,

Вам высшей благости молю,

От вас отвлечь судьбы суровой

Удары грозные хочу,

Хотя вам прозою почтовой

Лениво дань мою плачу.

«Звезда разрозненной плеяды» – намек на судьбу Вяземского, самого Баратынского и других поэтов сначала арзамасской, а затем пушкинско‑романтической ориентации, занимавших ведущее место в литературной жизни 1810‑1820‑х годов.

Наконец, как было замечено В. Д. Сквозниковым, некоторое неудобство связано с числом поэтов, входящих в «плеяду»: поскольку плеяда – это семизвездие, то и поэтов должно быть ровно семь. Называют же обычно пять: Пушкина, Баратынского, Вяземского, Дельвига и Языкова.

По всем этим соображениям в настоящем учебнике авторы предпочитают понятие «поэты пушкинского круга» или «пушкинский круг поэтов» как менее романтичное и условное, но более скромное и точное. В нем не закреплена строгая зависимость каждого из поэтов от Пушкина, но и не отрицаются присущие всем поэтам общие эстетические позиции.

Пятерых «поэтов пушкинского круга» связывают литературное взаимопонимание по многим эстетическим вопросам, проблемам стратегии и тактики литературного движения. Их объединяют некоторые существенные черты мировосприятия и поэтики, а также ощущение единого пути в поэзии, единой направленности, которой они неуклонно следуют, сопровождаемые временными попутчиками. С общих позиций они вступают в полемику со своими противниками и подвергают резкой критике недоброжелателей.

«Поэты пушкинского круга» радуются успехам каждого, как своим собственным, обеспечивают взаимную поддержку друг другу. В глазах общества они предстают единомышленниками, их часто объединяют и их имена называют вместе. Они охотно обмениваются стихотворными посланиями, в которых подчас достаточно вскользь брошенного намека, чтобы внести полную ясность в какую‑либо знакомую им ситуацию. Их оценки художественных произведений даровитых авторов или мнения о заметных литературных явлениях часто сходны, и это позволяет тогдашней литературной публике воспринимать этих поэтов как вполне образовавшуюся и сложившуюся общность.

«Поэты пушкинского круга» чрезвычайно высоко ценят свою среду, видят друг в друге исключительную поэтическую одаренность, ставящую их в особое положение избранников, любимцев и баловней Музы, беспечных сыновей гармонии. Для Пушкина Дельвиг – настоящий гений («Навек от нас утекший гений»). Никак не менее. На Языкова устремлены глаза всех «поэтов пушкинского круга»: он адресат многих посланий, в которых чувствуется восхищение его самобытным, искрометным талантом. К нему восторженно обращаются с приветствиями Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Вяземский. Их заслуженно комплиментарные послания находят столь же благодарный ответный отзыв у Языкова, полный похвал их бесценным талантам. В качестве примера уместно привести сонет Дельвига, посвященный Языкову. В нем как бы присутствуют все поэты круга, кроме Вяземского: Дельвиг – в качестве автора и героя стихотворения, Языков – в качестве адресата, к которому прямо обращается друг‑поэт, Пушкин и Баратынский – как «возвышенные певцы», в число которых Дельвиг включает и Языкова, и мысленно, конечно, самого себя.

Общность «поэтов пушкинского круга» простирается и на основы миросозерцания, мироотношения, на содержание и поэтику. Все «поэты пушкинского круга» исходили из идеала гармонии, который является принципом устроения мира. Поэтическое искусство – это искусство гармонии. Оно вносит в мир и в душу человека согласие. Поэзия – прибежище человека в минуты печали, скорби, несчастий, которое либо излечивает «больную» душу, либо становится знаком ее уврачевания. Поэтому гармония мыслится своего рода идеалом и принципом поэтического творчества, а поэзия – ее хранительницей. Такое убеждение свойственно всем «поэтам пушкинского круга». Что касается Пушкина, то более солнечного гения не знала русская поэзия. Читатели и знатоки‑пушкинисты многократно поражались той «всеразрешающей гармонии», на которой зиждется пушкинский поэтический мир. В полной мере мысль о гармонии отстаивал и Дельвиг. В значительной мере подобные соображения применимы и к поэзии Языкова. Не случайно современники восхищались здоровьем и естественностью его вдохновения, широтой и удалью его творческой личности, радостно‑мажорным звучанием стиха. Баратынский также исходил из презумпции идеала, из гармонии как первоосновы мира, из гармонически целебной мощи поэзии. К гармонии стиха, которая ему не всегда давалась, стремился и Вяземский.

Культ гармонии, влюбленность в нее вовсе не означает того, что ее жрецы – люди благополучные, удачливые, застрахованные от всякого рода неустроенности, душевного надрыва и тоски. Им ведомы все печальные состояния духа в той мере, в какой идеал гармонии оказывается достижимым по причинам социального или же личного порядка. Ни один из «поэтов пушкинского круга» не склонен, поддавшись такому настроению, навсегда остаться «певцом своей печали». У них была иная, противоположная цель: вновь обрести душевное равновесие, снова ощутить радость бытия, опять почувствовать утраченную на время гармонию прекрасного и совершенного.

П. А. Вяземский (1792–1878)

Из старших друзей Пушкина наиболее талантливым был князь Петр Андреевич Вяземский. Как и другие «поэты пушкинского круга», он обладал собственным поэтическим голосом, но подобно им, также испытал влияние Пушкина. Пушкин писал о Вяземском:

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Важнейшее качество Вяземского‑поэта – острое и точное чувство современности. Вяземский чутко улавливал те жанровые, стилистические, содержательные изменения, которые намечались или уже происходили в литературе. Другое его свойство – энциклопедизм. Вяземский был необычайно образованным человеком. Третья особенность Вяземского – рассудочность, склонность к теоретизированию. Он был крупным теоретиком русского романтизма. Но рассудительность в поэзии придавала сочинениям Вяземского некоторую сухость и приглушала эмоциональные романтические порывы.

Поэтическая культура, взрастившая Вяземского, была однородна с поэтической культурой Пушкина. Вяземский ощущал себя наследником XVIII в., поклонником Вольтера и других французских философов. Он впитал с детства любовь к просвещению, к разуму, либеральные взгляды, тяготение к полезной государственной и гражданской деятельности, к традиционным поэтическим формам – свободолюбивой оде, меланхолической элегии, дружескому посланию, притчам, басням, эпиграмматическому стилю, сатире и дидактике.

Как и другие молодые поэты, Вяземский быстро усвоил поэтические открытия Жуковского и Батюшкова и проникся «идеей» домашнего счастья. Во множестве стихотворений он развивал мысль о естественном равенстве, о превосходстве духовной близости над чопорной родовитостью, утверждал идеал личной независимости, союза ума и веселья. Предпочтение личных чувств официальным стало темой многих стихотворений. В этом не было равнодушия к гражданскому поприщу, не было стремления к замкнутости или к уходу от жизни. Противопоставляя домашний халат ливрее, блеск и шум света «тихому миру», полному богатых дум, Вяземский хотел сделать свою жизнь насыщенной и содержательной. Его частный мир был гораздо нравственнее пустого топтанья в светских гостиных. У себя дома он чувствовал себя внутренне свободным:

В гостиной я невольник,

В углу своем себе я господин…

Вяземский понимает, что уединение – вынужденная, но отнюдь не самая удобная и достойная образованного и вольнолюбивого поэта позиция. По натуре Вяземский – боец, но обществу чуждо его свободолюбие.

Став карамзинистом, сторонником карамзинской реформы русского литературного языка, а затем и романтизма, Вяземский вскоре выступил поэтом‑романтиком. Он понял романтизм как идею освобождения личности от «цепей», как низложение «правил» в искусстве и как творчество нескованных форм. Проникнутый этими настроениями, он пишет гражданское стихотворение «Негодование», в котором обличает общественные условия, отторгнувшие поэта от общественной деятельности; элегию «Уныние» , в которой славит «уныние», потому что оно врачует его душу, сближает с полезным размышлением, дает насладиться плодами поэзии.

Жанр психологической и медитативной элегии под пером Вяземского наполняется либо гражданским, либо национально‑патриотическим содержанием.

В романтизме Вяземский увидел опору своим поискам национального своеобразия и стремлениям постичь дух народа. Знаменитой стала его элегия «Первый снег», строку из которой – «И жить торопится, и чувствовать спешит» – Пушкин взял эпиграфом к первой главе «Евгения Онегина», а в пятой при описании снега опять вспомнил Вяземского и отослал читателя романа к его стихам. Отголоски «Первого снега» слышны в пушкинских «зимних» стихотворениях («Зима, Что делать нам в деревне? Я встречаю…», «Зимнее утро»).

В «Первом снеге» Вяземского нет ни отвлеченности пейзажей Батюшкова, ни утонченной образности описаний природы у Жуковского. Лирическое чувство спаяно с конкретными деталями русского быта и пейзажа. В элегии возникают контрастные образы «нежного баловня полуденной природы», южанина, и «сына пасмурных небес полуночной страны», северянина. С первым снегом у сына севера связаны радостные впечатления, труд, быт, волнения сердца, чистота помыслов и стремлений. В стихотворении преобладают зрительные образы:

Сегодня новый вид окрестность приняла

Как быстрым манием чудесного жезла;

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля. <…>

Зима рождает особую красоту земли, необычные для других краев «забавы», весь стиль поведения и особый характер человека – нравственно здорового, презирающего опасность, гнев и угрозы судьбы. Вяземский стремился через пейзаж запечатлеть национально‑своеобразные черты народа, ту «русскость», которую он ценил и которую остро чувствовал и в природе, и в языке. Он психологически тонко передает и молодой задор, и горячность, и восторженное приятие жизни. От описания природы поэт незаметно переходит к описанию любовного чувства. Восхищение красотой и силой природы сменяется восторгом и упоением молодостью, нежностью возлюбленной.

Пушкин назвал слог Вяземского в «Первом снеге» «роскошным». И это была не только похвала. Вяземский – тут его бесспорная заслуга – рисовал реальный, а не идеальный пейзаж, воссоздавал в стихах реальную русскую зиму, а не отвлеченную или воображаемую. И все‑таки он не мог обойтись без привычных метафор, без устойчивых поэтических формул, без перифрастических выражений, которые обычно называют «поэтизмами». Например, «древний дуб» он называет «Дриалище дриад, приют крикливых вранов», вместо слова «конь» употребляет выражение «Красивый выходец кипящих табунов». Расцвет природы весной выглядит у Вяземского слишком «красиво»:

… на омытые луга росой денницы

Красивая весна бросает из кошницы

Душистую лазурь и свежий блеск цветов…

Реальная зима в деревне в своих обычных красках Вяземскому представляется словно бы недостаточно поэтичной, и он считает нужным ее расцветить и разукрасить. Так возникает обилие картинных сравнений: «В душе блеснула радость. Как искры яркие на снежном хрустале», «Воспоминание, как чародей богатый». Если сравнить описания зимы у Вяземского и Пушкина, то легко заметить, что Пушкин избегает перифраз и «поэтизмов». Слово у него прямо называет предмет:

… Вся комната янтарным блеском

Озарена. Веселым треском

Трещит натопленная печь. <… >

У Вяземского помещение, из которого он выходит на зимнюю улицу, – «темницы мрачный кров». У Пушкина сказано просто – «комната», озаренная утренним зимним «янтарным» солнцем. Вместо «красивого выходца» у Вяземского, у Пушкина – «кобылка бурая». Эпитеты обычно предметны, они обозначают время или состояние – «утренний снег», «поля пустые», «леса… густые». Но главное различие заключается в том, что поэтическое слово приближено к предмету и что эмоциональность возникает у Пушкина на предметной основе. Вяземский как будто стыдится называть вещи своими именами и прибегает к помощи перифраз, устойчивых символов и поэтических выражений. Эту стилистику Пушкин и назвал «роскошным слогом». Сам же Пушкин был поклонником «нагой простоты». Пушкинское слово открывало поэзию в самой действительности, в самом предмете. Оно извлекало лирическое, прекрасное из обыденной жизни. Вот почему Пушкин не страшится «называть вещи своими именами». Но тем самым он преображает их: обычные слова становятся поэтичными. Называя предмет, Пушкин как бы «промывает» его и возвращает ему его красоту и поэзию в очищенном от посторонних наслоений виде.

Дальнейшая судьба Вяземскогов литературе пушкинской эпохи также интересна. В 1820‑е годы Вяземский – главный эпистолярный собеседник Пушкина по темам романтизма и самый близкий Пушкину истолкователь романтических произведений.

В романтическом мироощущении Вяземский открыл для себя источник новых творческих импульсов, в особенности в поисках национального содержания. Стиль его становится чище и выдержаннее. Вяземского влечет тайная связь земного и идеального миров, он погружается в натурфилософскую проблематику. Так, в стихотворении «Ты светлая звезда» параллельны два ряда образов – «таинственного мира» и «земной тесноты», мечты и существенности, жизни и смерти, между которыми устанавливается невидимая внутренняя соприкосновенность. В лирику Вяземского властно вторгается романтическая символика. Отдельные явления и картины природы предстают его взору в качестве символов некоего таинственного сновидения, позволяющего усматривать за ними подлинную жизнь или созерцать свою душу:

Мне все равно: обратным оком

В себя я тайно погружен,

И в этом мире одиноком

Я заперся со всех сторон.

Каждому явлению, даже самому заурядному и обычному, Вяземский придает символический смысл. Дорожный колокольчик и самовар осознаются знаками национальной культуры, тоска и хандра – неотъемлемыми свойствами романтической души, переполненной предчувствиями о встрече с иными мирами. Вяземский переживает раздвоенность бытия, и в его стихотворениях неожиданно воскресают интонации позднего Баратынского и Тютчева.

В романтической лирике Вяземского оживает его горячая, страстная натура, широкая и вольная, чуждая «существенности лютой», скучной ежедневности. В стихотворении «Море» он славит морскую стихию, воплощающую для него деятельную мечту и высокую красоту, недоступную «векам», «смертным» и «року». В романтических стихотворениях Вяземского уже нет той логической заданности и тех резких стилистических сбоев, каким отличались его стихотворения 1810‑х годов. Стихотворная речь в них льется свободно, поэт гармонизирует стих, избегает дидактики, его размышления приобретают отчетливо философский характер. Так, в стихотворении «Байрон» Вяземский пишет о всевластии человеческого разума, способного проникнуть в тайны мироздания. Однако носитель «всемогущей», «независимой» мысли оказывается одновременно «слабым» существом. Вяземский подчеркивает зависимость человека от исторического времени («Мысль независима, но времени он раб»). На этом философском фоне судьба Байрона понята поэтом как вечное противоборство человека со свободной и всемогущей мыслью, которая либо гаснет в «сосуде скудельном», либо сжигает его. Жизнь Байрона, по Вяземскому, красноречиво убеждает в том, что «чем смертный может быть, и чем он быть не в силе». Вяземский скорбит о невозможности человека прорваться в иную область – область бессмертного и бесконечного. Никогда не достигаемая цель не отменяет порыва к ней, неистребимого желания, свойственного человеку, «перескочить» за грань. В этом Вяземский видит подлинное величие Байрона и человека вообще в противовес «надменной черни» с ее сонной мыслью. Духовная спячка для Вяземского означает не только смерть мысли, чувства, но и торжество насилия, суеверий.

Тема духовного могущества человека сближается с темой жизни и смерти, с размышлениями о поэтическом искусстве. Поэта волнуют типично романтические проблемы – невозможность излить в стихах теснящиеся в душе созвучия, навеянные образами природы («Я полон был созвучий, но немых…»).

Неуловимая связь между природой и душой человека оказывается недоступной мысли и слову, но Вяземский находит выразительную афористическую форму для передачи этого тягостного ощущения:

И из груди, как узник из твердыни,

Вотще кипел, вотще мой рвался стих.

По‑иному зазвучала в стихотворениях Вяземского и народная тема. Вяземский увидел поэтическую прелесть в безбрежном покое, в простой, совсем не экзотической природе, почувствовал ее дыхание. Чувство раздолья и духовной силы, внешне неброской, но внутренне глубокой, овладевает поэтом в стихотворении «Еще тройка» при виде скудной, неприхотливой дороги. Здесь все загадочно, все пугает и манит:

Словно леший ведьме вторит

И аукается с ней,

Иль русалка тараторит

В роще звучных камышей.

Стихотворение насыщено образами, восходящими к народной поэзии, в нем возникает атмосфера таинственной поэтичности. Сам автор не остается созерцателем: он фантазирует, наблюдает, восторгается, раздумывает. Степной пейзаж сливается с его душевными переживаниями, представая в виде эмоциональных картин.

Символика проникает и в сатирические стихотворения. В знаменитом «Русском боге», намеренно чередуя разные признаки, разбросанные внешне бессистемно, Вяземский создает выразительную картину русской неразберихи, хаоса. Тут оживает все, «что есть некстати», – груди и лапти, ноги и сливки, анненские ленты и дворовые без сапог, заложенные души и бригадирши обоих полов. Поэт остается верен своей прежней парадоксальной манере, но парадокс у него перерастает в убийственно‑иронический символ российского правопорядка. Сатира Вяземского становится обобщеннее и злее.

Рядом с романтической лирикой и сатирическими стихотворениями в творчестве Вяземского широко представлены зарисовки, путевые очерки, дорожные хроники, фельетоны. В них укрепляется иная манера – неторопливого описания. Для таких стихотворений («Зимние карикатуры», например) типична разговорная интонация:

Русак, поистине сказать,

Не полунощник, не лунатик:

Не любит ночью наш флегматик

На звезды и луну зевать.

Своими наблюдениями путешественника Вяземский, безусловно, содействовал демократизации поэзии и, в известной мере, предварял повести в стихах, газетные и дорожные обозрения, стихотворные фельетоны и другие формы, распространенные в поэзии 1850‑х годах, в частности в творчестве Некрасова. Злободневность тематики, куплетная строфа, игривость и ироническая усмешка, непринужденность речи – вот те основные черты, которые придал Вяземский этим стихотворениям.

В конце 1820‑х – в начале 1830‑х годов Вяземский – все еще признанный литератор, стоящий на передовых позициях. Он активно участвует в литературной жизни, включаясь в полемику с Булгариным и Гречем. Он сотрудничает в «Литературной газете» Дельвига и Пушкина, а затем в пушкинском «Современнике», которые приобрели в Вяземском исключительно ценного автора, обладавшего хлестким и умелым пером. Журналистская хватка сказалась и в поэзии Вяземского, щедро насыщенной злободневными политическими и литературными спорами. Чувство современности было развито у Вяземского необычайно. Однажды он признался: «Я – термометр: каждая суровость воздуха действует на меня непосредственно и скоропостижно». Поэтому и журнальная деятельность была в его вкусе, о чем он догадывался сам и о чем ему не раз говорили друзья. «Пушкин и Мицкевич, – писал Вяземский, – уверяли, что я рожден памфлетистом… Я стоял на боевой стезе, стреляя из всех орудий, партизанил, наездничал…».

Вместе с Пушкиным и с другими литераторами Вяземский образует пушкинский круг писателей, которые, не смиряясь с деспотизмом, не принимают и новый, торгашеский век. Верный традициям дворянского либерализма, Вяземский, однако, не мог понять его слабости и преодолеть их. Как и другие поэты, он остался в пределах романтической лирики в пушкинскую эпоху. Подобно им, он стремился передать национальное содержание характера и времени, раскрепощал поэтический язык, по‑своему ниспровергал сглаженный и стертый стиль, прививая русской поэзии любовь к необычным ритмам и жанрам. В отличие от поэтов пушкинской поры, Вяземский не пошел по пути создания психологической лирики (она появляется в творчестве Вяземского позже, за пределами славной эпохи). Однако Вяземский сомкнулся с ними в жанре медитативной элегии, тема которой – раздумья над своей и общей судьбой. Его «поэзия мысли» претерпела значительную и поучительную эволюцию: от намеренно логического развития темы к свободному развертыванию конкретного переживания. На этой дороге – от поэтов XVIII в. к пушкинскому периоду и затем к лирике Некрасова – Вяземский преодолевал риторичность и дидактизм своей поэзии и отражал характерную тенденцию этого времени – переход к непосредственному лирическому размышлению.

После смерти Пушкина Вяземский, как и Баратынский, перестал ощущать единство с новым поколением, и для него прервалась связь времен:

Сыны другого поколенья,

Мы в новом – прошлогодний цвет;

Живых нам чужды впечатленья,

А нашим – в них сочувствий нет…

А. А. Дельвиг (1798–1831)

В отличие от Вяземского, лицейский и послелицейский товарищ Пушкина Антон Антонович Дельвиг облек свой романтизм в классицистические жанры. Он стилизовал античные, древнегреческие и древнеримские стихотворные формы и размеры и воссоздавал в своей лирике условный мир древности, где царствуют гармония и красота. Для своих античных зарисовок Дельвигизбрал жанр идиллий и антологических стихотворений. В этих жанрах Дельвигу открывался исторически и культурно‑определенный тип чувства, мышления и поведения человека античности, который являет собой образец гармонии тела и духа, физического и духовного («Купальницы», «Друзья»). «Античный» тип человека Дельвиг соотносил с патриархальностью, наивностью древнего «естественного» человека, каким его видел и понимал Руссо. Вместе с тем эти черты – наивность, патриархальность – в идиллиях и антологических стихотворениях Дельвига заметно эстетизированы. Герои Дельвига не мыслят свою жизнь без искусства, которое выступает как органическая сторона их существа, как стихийно проявляющаяся сфера их деятельности («Изобретение ваяния»).

Действие идиллий Дельвига развертывается обычно под сенью деревьев, в прохладной тишине, у сверкающего источника. Поэт придает картинам природы яркие краски, пластичность и живописность форм. Состояние природы всегда умиротворенное, и это подчеркивает гармонию вне и внутри человека.

Герои идиллий и антологий Дельвига – цельные существа, никогда не изменяющие своим чувствам. В одном из лучших стихотворений поэта – «Идиллия» (Некогда Титир и Зоя под тенью двух юных платанов…) – восхищенно рассказывается о любви юноши и девушки, сохраненной ими навеки. В наивной и чистой пластической зарисовке поэт сумел передать благородство и возвышенность нежного и глубокого чувства. И природа, и боги сочувствуют влюбленным, оберегая и после их смерти неугасимое пламя любви. Герои Дельвига не рассуждают о своих чувствах – они отдаются их власти, и это приносит им радость.

В другой идиллии – «Друзья» – весь народ от мала до велика живет в согласии. Ничто не нарушает его безмятежного покоя. После трудового дня, когда «вечер осенний сходил на Аркадию», «вокруг двух старцев, друзей знаменитых» – Палемона и Дамета – собрался народ, чтобы еще раз полюбоваться их искусством определять вкус вин и насладиться зрелищем верной дружбы. Привязанность друзей родилась в труде. Отношения любви и дружбы выступают в поэзии Дельвига мерилом ценности человека и всего общества. Не богатство, не знатность, не связи определяют достоинство человека, а простые личные чувства, их цельность и чистота.

Читая идиллии Дельвига, можно подумать, что он явился запоздалым классицистом в романтическое время. Самые темы, стиль, жанры, размеры – все это взято у классицистов. И все‑таки причислять Дельвига к классицистам или сентименталистам, которые тоже культивировали жанр идиллий (В. И. Панаев), было бы ошибочно. Дельвиг, прошедший школу Жуковского и Батюшкова, также был романтиком, который тосковал по утраченной античности, по патриархальности, по «естественному» человеку, по условному миру классической стройности и гармонии. Он был разочарован в современном обществе, где нет ни настоящей дружбы, ни подлинной любви, где человек чувствовал разлад и с людьми, и с самим собой. За гармоничным, прекрасным и цельным миром античности, о которой сожалеет Дельвиг, стоит лишенный цельности человек и поэт. Он озабочен разобщенностью, разрозненностью, внутренней дисгармонией людей и страшится будущего.

С этой точки зрения идиллии и антологические стихотворения Дельвига противостояли как классицистическим, так и сентиментальным образцам этих жанров. Они считались высокими художественными достижениями поэзии русского романтизма и одним из лучших воплощений духа античности, древней поэзии, ее, по словам Пушкина, «роскоши», «неги», «прелести более отрицательной», чем положительной, «которая не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях!».

Дельвиг внес в жанры идиллии и антологического стихотворения несвойственное ему содержание – скорбь о конце «золотого века». Подтекст его восхитительных идиллий, наивных и трогательных своей жизнерадостностью, коренился в чувстве тоски по утраченной былой гармонии между людьми и человека с природой. В нынешнем мире под покровом гармонии таится хаос, и потому прекрасное хрупко и ненадежно. Но потому же и особенно дорого. Так в идиллию проникают элегические мотивы и настроения. Ее содержание становится драматичным и печальным. Дельвиг ввел в идиллию трагический конфликт – крушение патриархально‑идиллического мира под воздействием городской цивилизации – и тем самым обновил жанр.

В идиллии «Конец золотого века» городской юноша Мелетий полюбил прекрасную пастушку Амариллу, но не сдержал клятв верности. И тогда всю страну постигло несчастье. Трагедия коснулась не только Амариллы, которая потеряла разум, а потом утонула, – померкла красота Аркадии, потому что разрушилась гармония между людьми и между человеком и природой. И виноват в этом человек, в сознание которого вошли корысть и эгоизм. Идиллического мира теперь нет в Аркадии. Он исчез. Больше того: он исчез повсюду. Вторжение в идиллию романтического сознания и углубление его означало гибель идиллии как жанра, поскольку утратилось содержательное ядро – гармонические отношения людей между собой и внешним миром.

Пушкин соглашался с Дельвигом: прекрасное и гармоничное подвержены гибели и смерти, они преходящи и бренны, но чувства, вызванные ими, вечны и нетленны. Это дает человеку силу пережить любую утрату. Кроме того, жизнь не стоит на месте. В ходе исторического движения прекрасное и гармоничное возвращаются – пусть даже в ином виде, в ином облике. Трагические моменты столь же временны, как и прекрасные. Печаль и уныние не всевластны. Они тоже гости на этой земле.

В такой же степени, как и в идиллиях, Дельвиг явился романтиком и в своих народных песнях. В духе романтизма он обращался к народным истокам и проявлял интерес к древней национальной культуре. Если для воссоздания «античного» типа и миросозерцания он избрал жанр идиллий, но для «русского» типа и миросозерцания – жанр русской песни.

Песни Дельвига наполнены тихими жалобами на жизнь, которая делает человека одиноким и отнимает у него законное право на счастье. Песни запечатлели мир страданий простых русских людей в печальных и заунывных мелодиях («Ах, ты ночь ли…», «Голова ль моя, головушка…», «Скучно, девушки, весною жить одной…», «Пела, пела, пташечка…», «Соловей мой, соловей…», «Как за реченькой слободушка стоит…», «И я выйду на крылечко…», «Я вечор в саду, младешенька, гуляла...», «Не осенний частый дождичек…».

Содержание лирических песен Дельвига всегда грустно: не сложилась судьба девицы, тоскующей о суженом, нет воли у молодца. Любовь никогда не приводит к счастью, а приносит лишь неизбывное горе. Русский человек в песнях Дельвига жалуется на судьбу даже в том случае, когда нет конкретной причины. Грусть и печаль как бы разлиты в воздухе, и потому человек их вдыхает и не может избежать, как не в силах избавиться от одиночества.

В отличие от своих предшественников Дельвиг не обрабатывал народные песни, превращая их в литературные, а сочинял свои, оригинальные, воссоздавая формы мышления и поэтику подлинных фольклорных образцов. Свои песни Дельвиг наполнял новым, чаще всего драматическим содержанием (разлука, несчастная любовь, измена).

Русские песни создавались по аналогии с антологическим жанром и отличались такой же строгостью, выдержанностью и сдержанностью поэтической речи. И хотя Дельвиг эстетизировал язык песен в соответствии с нормами поэтического языка 1820‑х годов, ему удалось уловить многие специфические черты поэтики русского фольклора, в частности, принципы композиции, создания атмосферы, отрицательные зачины, символику и пр. Среди русских поэтов он был одним из лучших знатоков и интерпретаторов народной песни. Его заслуги в песенном жанре ценили Пушкин и А. Бестужев.

Из других жанровых форм в творчестве Дельвига были продуктивны жанры сонета и романса.

Тяготением к строгим классицистическим формам можно объяснить, по‑видимому, и обращение Дельвига к твердой жанрово‑строфической форме сонета, высоким образцом которого является у поэта сонет «Вдохновение».

РомансыДельвига («Вчера вакхических друзей…», «Друзья, друзья! я Нестор между вами…», «Не говори: любовь пройдет…», «Одиноко месяц плыл, зыбляся в тумане…», «Прекрасный день, счастливый день…», «Проснися, рыцарь, путь далек…», «Сегодня я с вами пирую, друзья…», «Только узнал я тебя…») сначала писались в сентиментальном духе. В них имитировались приметы фольклорных жанров, но затем Дельвиг устранил в них налет чувствительности, несколько салонной изысканности и искусственной поэтичности. Из немногочисленных элегий Дельвига, положенных на музыку и близких романсу, наиболее известна «Когда, душа, просилась ты…».

В середине 1820‑х годов Дельвиг – уже признанный мастер, занявший прочные позиции в литературной среде. В 1826 г. он выпускает знаменитый альманах «Северные цветы на 1825», который имел большой успех. Всего было выпущено семь книжек, к которым в 1829 г. присоединился альманах «Подснежник». В «Северных цветах» печатались близкие Дельвигу, Пушкину и всему пушкинскому кругу литераторы – Вяземский, Баратынский, Плетнев, И. Крылов, Дашков, Воейков, В. Перовский, Сомов, Гнедич, Ф. Глинка, Д. Веневитинов, А. Хомяков, В. Туманский, И. Козлов, Сенковский, В. Одоевский, З. Волконская, Н. Гоголь и др.

В конце 1829 г. Пушкин, Вяземский, Жуковский задумали издавать газету и сделать ее органом своей литературной группы. Редактором и издателем ее стал Дельвиг (первые 10 номеров редактировал Пушкин совместно с О. Сомовым). В ней Дельвиг проявил себя не только как издатель и редактор, но и как видный литературный критик, отличавшийся вкусом и широкими познаниями. Он критиковал романы Булгарина за их антиисторичность и антихудожественность, выступал против «торгового» направления в литературе и «неистовой словесности». Именно эти тенденции в литературе отвергались пушкинским кругом писателей. Прекращение «Литературной газеты» тяжело подействовало на Дельвига, и он вскоре умер. В пользу братьев Дельвига Пушкин собрал последнюю книжку альманаха «Северные цветы на 1832 год».

Н. М. Языков (1803–1847)

Совсем иной по содержанию и по тону была поэзия Николая Михайловича Языкова, который вошел в литературу как поэт‑студент. И это амплуа создало ему весьма своеобразную репутацию. Студент – почти недавний ребенок, еще сохраняющий некоторые привилегии детского возраста. Он может позволить себе «шалости» и всякого рода рискованные выходки, вызывая к себе при этом сочувственно‑снисходительное отношение окружающих. Пушкин восклицал, обращаясь к своему младшему другу: «Как ты шалишь и как ты мил!» В поэзии Языкова с ее характерным «захлебом» рождался своего рода эффект инфантилизма, милой незрелости. Полумнимая незрелость языковской музы, дает право крайне свободного обращения с писаными и неписаными законами поэтического творчества. Поэт смело нарушает их и делает это словно играючи. Читая стихи Языкова, приходится нередко сомневаться в правомерности некоторых предлагаемых им самим жанровых обозначений, так они непохожи на данные им названия «элегия», «песня», «гимн». Они кажутся произвольными, причем впечатляет легкость, с которой Языков их именует, относя к тому или иному жанру.

Языков учился в разных учебных заведениях, пока в 1822 г. не уехал в Дерпт, где поступил на философский факультет тамошнего университета и провел в нем семь лет. Экзамена за университет он не сдавал и покинул его «свободно‑бездипломным».

В творчестве Языкова отчетливо выделяются два периода – 1820‑х – начало 1830‑х годов (примерно до 1833) и вторая половина 1830‑х – 1846 годы. Лучшие произведения поэта созданы в первый период.

Как и другие поэты пушкинской эпохи, Языков сформировался в преддверии восстания декабристов, в период подъема общественного движения. Это наложило отпечаток на его лирику. Радостное чувство свободы, охватившее современников поэта и его самого, непосредственно повлияло на строй чувств Языкова. С декабристами Языкова сближала несомненная оппозиционность. Однако в отличие от декабристов у Языкова не было каких‑либо прочных и продуманных политических убеждений. Его вольнолюбие носило чисто эмоциональный и стихийный характер, выражаясь в протесте против аракчеевщины, всяких форм угнетения, сковывавших духовную свободу. Отсюда и пафос языковской поэзии – «стремление к душевному простору», как определил его И. В. Киреевский. Словом, Языкову не были чужды гражданские симпатии, но главное – простор души, простор чувств и мыслей, ощущение абсолютной раскованности.

Главные достижения Языкова связаны со студенческими песнями (циклы 1823 и 1829 годов), с элегиями и посланиями. В них и возникает тот образ мыслящего студента, который предпочитает свободу чувств и вольное поведение принятым в обществе официальным нормам морали, отдающим казенщиной. Разгульное молодечество, кипение юных сил, «студентский» задор, смелая шутка, избыток и буйство чувств – все это было, конечно, открытым вызовом обществу и господствовавшим в нем условным правилам.

В 1820‑е годы Языков – уже сложившийся поэт с буйным темпераментом. Его стих – хмельной, тональность поэзии – пиршественная. Он демонстрирует в поэзии избыток сил, удальство, небывалый разгул вакхических и сладострастных песен. Весь этот комплекс представлений не совсем адекватен реальной личности Языкова: под маской лихого бесшабашного гуляки скрывался человек с чертами застенчивого увальня, провинциального «дикаря», не слишком удачливого в делах любви и не столь склонного к кутежам, как об этом можно подумать, читая стихи поэта. Однако созданный Языковым образ лирического героя оказался колоритным, убедительным, художественно достоверным. Современники заметили, что в литературу пришла необычная, «студентская» муза. Не все удавалось молодому Языкову: порой он писал бесцветно и вяло, не гнушался штампами. Тогда сердился на себя и впадал в резкую и отчаянную самокритику. Но иногда Языков, казалось, нащупывал какую‑то новую для себя дорогу. Ему становилось тесно в рамках созданных им же образов (например, бури), и он искал глубины, правды чувств и хотел показать себя таким, каким был на самом деле. Так, в стихотворном послании Н. Д. Киселеву, имевшем подзаголовок «отчет о любви» (наподобие «Отчету о луне» Жуковского»), Языков с редкой откровенностью в духе «Исповеди» Руссо признается в том, в чем никогда не признался бы обаятельный удачливый весельчак‑любовник – в робости, в пугающих томлениях сердца, в несостоятельных мечтах о соединении с той, к которой влекут разыгравшиеся в воображении «телесные затеи», скованные юношеской нерешительностью.

Если попытаться определить основной пафос поэзии Языкова, то это пафос романтической свободы личности.

«Студент» Языков испытывает подлинный восторг перед богатством жизни, перед собственными способностями и возможностями. Отсюда так естественны в его речи торжественные слова, восклицательные интонации, громкие призывы. Вольные намеки постепенно приобретают все большую остроту, поясняющую истинный смысл бурсацкого разгула. Оказывается, он противник «светских забот» и внутренне независим. Ему присущи рыцарские чувства – честь, благородство. Он жаждет славы, но исключает лесть («Чинов мы ищем не ползком!»), ему свойственны искреннее вольнолюбие, гражданская доблесть («Сердца – на жертвенник свободы!»), равноправие, отвращение к тирании («Наш ум – не раб чужих умов»), презрение к атрибутам царской власти и к самому ее принципу («Наш Август смотрит сентябрем – Нам до него какое дело?»).

Человек в лирике Языкова представал сам собой, каков он есть по своей природе, без чинов и званий, отличий и титулов, в целостном единстве мыслей и чувств. Ему были доступны и переживания любви, природы, искусства и высокие гражданские чувства.

Вольнолюбие, одушевлявшее Языкова, не помешало ему, однако, увидеть рабскую покорность народа. В двух элегиях («Свободы гордой вдохновенье!» и «Еще молчит гроза народа…»), написанных уже в то время, когда революционные и освободительные движения в Европе были подавлены, Языков глубоко скорбит о рабстве, нависшем над Россией. Он сетует на недостаток протестующего чувства в народе («Тебя не слушает народ…»), но саму свободу понимает как «святое мщенье». В стихотворениях возникают мрачные картины («Я видел рабскую Россию: Перед святыней алтаря, Гремя цепьми, Склонивши выю, Она молилась за царя») и горькие пророчества («Столетья грозно протекут, – И не пробудится Россия!»)», но даже и тогда в поэте живет вера в свободу («Еще молчит гроза народа, Еще не скован русский ум, И угнетенная свобода Таит порывы смелых дум»). Она не исчезает и после поражения восстания декабристов. Стихотворение «Пловец» («нелюдимо наше море…»), созданное в 1829 г., полно мужества и бодрости. Образ роковой, изменчивой и превратной морской стихии, как и образы бури, ветра, туч, грозных в своем своенравии, типичны для романтической лирики и вместе с тем навеяны воспоминаниями о недавних трагических событиях русской истории. Силе стихии романтик противопоставляет силу души, твердость духа, личную волю мужественных людей, спорящих со стихией («Смело, братья! Ветром полный, Парус мой направил я: Полетит на скользски волны Быстрокрылая ладья!»). В зримой картине Языкову видится отдаленная цель: «Там, за далью непогоды. Есть блаженная страна…». Но Языков только приоткрывает идеальный мир. Пафос его – укрепление воли человека посреди роковой непогоды, стремление поддержать дух и заразить порывом к свободе. И хотя в стихотворениях Языкова нет‑нет да и появятся ноты печали и сомнений, они все‑таки единичны. Они огорчают, но не пугают, не обессиливают и легко преодолеваются. Приподнятое настроение, жизнелюбие, восторженное состояние души выразилось в поэтической речи Языкова торжественно и вместе с тем естественно. Это происходит потому, что восторг вызывают у поэта любые предметы – «высокие» и «низкие». Поэтический восторг Языкова «заземлен», лишен величавости, одического «парения». Отсюда понятно, что центральные жанры языковской лирики – гимн и дифирамб. При этом любой жанр – песня и элегия, романс и послание – может стать у поэта гимном и дифирамбом, потому что в них преобладает состояние восторга. Таким путем Языков достигает свободы от «правил» классицизма.

Вследствие содержательной новизны жанры поэзии Языкова преобразуются. Элегия, например, включает разнообразные мотивы – гражданские, личные; разнообразные интонации – грустную, ироническую, торжественную; разнообразные стилевые пласты – от высоких слов до разговорных и просторечных. Политическая тема становится глубоко личной, воплощаясь в элегическом раздумье, но стиль элегии создается не с помощью одного лишь унылого или меланхолического словаря. Поэтическая речь легко вбирает в себя и устаревшие обороты, и одическую лексику. Это означает, что между темой и жанром, жанром и стилем нарушена жесткая зависимость.

Всем этим поэт обязан эпохе романтизма. Но для того чтобы выразить романтическую свободу, надо было виртуозно овладеть стихом и стилем. Учителем Языкова был, несомненно, Пушкин. Языков довел поэтическую стилистику, выработанную Пушкиным, и ямбический размер до предельного совершенства.

Удалое молодечество с исключительной силой проявилось в поэтической речи, широкой и раздольной. Языков смел и неистощим в оживлении поэтического словаря, в создании необычных поэтических формул, высоких и иронических одновременно. В стихотворениях Языкова встречаем: «ночного неба президент» (о луне), «очам возмутительным», «с природою пылкою», «с дешевой красой», «откровенное вино». Вводя в поэтическую речь славянизмы и архаизмы («Лобзать твои уста и очи»), Языков часто оттеняет их новообразованиями («Истаевать в твоей любви!»), просторечием или бытовым сравнением. Ему по душе устаревшие синтаксические конструкции («Могуч восстать до идеала», «Минувших лет во глубине Следим великие державы…»). Для усиления чувств и передачи волнующих его переживаний он нагнетает сравнения, используя анафорические обороты, повторяя поэтические формы внутри стиха («Ты вся мила, ты вся прекрасна!»). Гоголь писал о Языкове: «Имя Языков пришлось ему недаром: владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властию. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста ли, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный. Все, что выражает силу молодости, не расслабленной, но могучей, полной будущего, стало вдруг предметом стихов его. Так и брызжет юношеская свежесть от всего, к чему он ни прикоснется».

Языков широко раздвинул границы поэтического словоупотребления и расшатал устойчивость стилей гражданской и элегической поэзии. Новаторство Языкова в области поэтического языка идет об руку со стиховым. Поэт в совершенстве владеет строфой и синтаксическим периодом. Он совершил в русской поэзии переход от строфически упорядоченной речи к свободно льющемуся стиху. Стихи Языкова текут безостановочно, им нет преград, они не встречают препятствий. Стихотворный период Языков мог длить бесконечно. Например, в послании «Денису Васильевичу Давыдову» каждая строфа состоит либо из одних вопросительных, либо из одних восклицательных предложений, либо из одного предложения.

Летом 1826 г. в жизни Языкова произошло важное событие: по приглашению Пушкина он приехал в Михайловское и встретил исключительно радушный прием. Духовная атмосфера, породнившая Языкова и Пушкина, отлилась в замечательных стихотворениях, в которых воспеты Михайловское, Тригорское и их обитатели («Тригорское», «Вечер», два послания «П. А. Осиповой»). Языков испытал на себе глубокое личное обаяние Пушкина и восхищался его стихами. Пушкин также был тронут дружбой Языкова и высоко ценил свободу его письма, самовластное владение языком и периодом.

С течением времени Языков, достигнув формального совершенства в стихе и поэтической речи, остановился и перестал развивать свой талант. К тому же легкий, подвижный, летучий, быстрый стих освоили и другие поэты. Он стал привычным и примелькался, а смелое словоупотребление стало восприниматься нормой. Время обгоняло Языкова.

И все‑таки в поэтическом творчестве Языкова в 1830‑е годы наметились важные перемены. Новый Языков «трезв», задумчив, серьезен, его чувствования и переживания стали глубже, чем раньше. В нем не было вытравлено былое эротико‑гедонистическое начало, но в целом звучание любовных стихов намного усложняется и обогащается: бурные восторги сочетаются с воспоминаниями о невозвратных потерях, со щемящими нотами тоски, разлуки, с нежностью и надеждами на счастье. Во второй половине 1830‑х – 1840‑х годах Языков умиляется патриархальностью, воскрешает библейские и религиозные мотивы. Часто его стихотворения, особенно послания, холодны, риторичны, вялы и даже небрежны по языку. Роскошь слога, торжественность, звучность речи теперь обернулись напыщенностью и безвкусицей. Декларативность, дидактизм все чаще проникают в лирику Языкова.

Постепенно в поэтическом мироощущении Языкова наметилась оппозиция вечных, непреходящих, нетленных ценностей и временных, «мимопроходящих», сиюминутных. Бывший дерптский бурш начинает славить белокаменную столицу, которая необыкновенно мила ему своей стариной. Семисотлетняя Москва с золотыми крестами на соборах, храмах и церквях, с твердынями башен и стен, понятая как сердце России и как величавый символ народного бессмертия, становится для Языкова истинным источником бессмертной жизни и неиссякаемого вдохновения. Такое восприятие Москвы и России подготовило переход Языкова, «западника» по студенческому воспитанию, прошедшего нерусскую школу жизни и получившего немецкое образование, к славянофильству.

В последние годы творчества в лирике Языкова снова встречаются подлинные лирические шедевры («Буря», «Морское купанье» и др.). В них особенно отчетливо видна возросшая крепость его стиля, их отличают продуманный лаконизм композиции, гармоническая стройность и чистота языка. Языков сохраняет стремительность лирической речи, щедрость живописи и энергичную динамичность.

Языков, по словам Белинского, «много способствовал расторжению пуританских оков, лежавших на языке и фразеологии». Он придал стихотворному языку крепость, мужественность, силу, овладел стихотворным периодом. В его лирике ярко запечатлелась вольная душа русского человека, жаждавшая простора, цельная, смелая, удалая и готовая развернуться во всю свою ширь.

Урок литературы в 8 классе

Поэты пушкинской плеяды.

Тип урока : урок внеклассного чтения.

Место урока в системе уроков : урок открывает цикл занятий, посвящённых «золотому веку» русской поэзии.

Форма урока : урок - устный журнал

Задачи урока :

обучающие

• Познакомить школьников с поэтическими индивидуальностями «золотого века».
• Формировать умение составлять самостоятельно монологическое высказывание на заданную тему.
• Начать работу над формированием навыков литературного анализа художественного произведения.
• Продолжить работу по формированию навыков выразительного чтения.

развивающие

• Развивать у подростков художественный вкус, память, познавательные способности, эстетические эмоции.
• Развивать творческую активность, формировать творческий подход к изучению литературы.
• Развивать коммуникативные качества учащихся, умение работать в творческой группе в поисковом режиме.

воспитательные

• Воспитывать интерес и уважение к классическому наследию русской литературы
• Воспитывать этические и эстетические основы взаимоотношений (умение слушать, сопереживать).

здоровьесберегающие

• В течение урока проводить профилактику умственного перенапряжения путём смены видов деятельности.

Методы и приёмы работы на уроке.

• Методический приём «погружения в поэзию».

Хотя биографические сведения и важны для учащихся, но здесь они даются фрагментарно, тщательно отбираются, причём критерием отбора информации становится то, объясняют ли эти факты биографии сущность процесса творчества поэта.

Критерием отбора художественных текстов стала задача показать на примере одного стихотворения общие особенности поэтической манеры автора. Нужно было найти стихотворение, которое могло бы стать своеобразной «визитной карточкой» поэта. Текст также должен был стать неожиданным для учащихся, должен был их удивить или обрадовать.

• Выразительное чтение.

Лирический текст наиболее полно воспринимается в его звучащем варианте. Высокое мастерство чтения вызывает ответную эмоциональную реакцию слушателя, ускоряет процесс понимания, вхождения в поэтический мир. Исполнительское мастерство детей служит для учителя своего рода «контрольным срезом» уровня понимания текста.

• Интерпретация текста.

Интерпретация текста позволяет развивать воображение уч-ся, ведущее к творчеству. Такая деятельность является лучшей подготовкой к написанию сочинения по анализу стихотворения.

• Дифференцированный подход.

Коллектив класса неоднороден по уровню развития и обученности. При подготовке к уроку учитывался этот факт, а также интересы и склонности учащихся (актёрское перевоплощение, поисковая, аналитическая деятельность).

• Работа в творческих группах на этапе подготовки к уроку.

Проведению урока предшествовала подготовительная работа: ученики были разделены на 6 группы, каждая получила творческое задание – создать страничку устного журнала по темам:

1 группа – Е. А. Баратынский в пушкинском круге поэтов

Цель: рассмотреть личные и творческие связи Баратынского в пушкинском круге поэтов; проанализировать его основные произведения на фоне творческих поисков «пушкинской плеяды».

2 группа – Жизнь и творчество Д. В. Веневитинова

Цель: проследить основные вехи творческого пути Д. В. Веневитинова; изучить общие закономерности поэзии и художественное своеобразие современника А.С.Пушкина.

3 группа Жизнь и творчество П. А. Вяземского.

Цель: проследить основные вехи творческого пути П.А. Вяземского; изучить общие закономерности поэзии и художественное своеобразие старшего современника А.С.Пушкина.

4 группа – Жизнь и творчество поэта Д. В. Давыдова

Цель: выявить влияние особой судьбы Давыдова на его поэзию: показать основные черты характера героя лирики поэта

5 группа А. А. Дельвиг – поэт пушкинской поры.

Цель: раскрыть жизненный путь А.А.Дельвига (творческая дружба с А.С.Пушкиным), проанализировать художественно - поэтическое своеобразие «русских песен» и идиллий поэта.

6 группа – Н. М. Языков в пушкинском круге поэтов

Цель: рассмотреть творческие связи Н. М. Языкова в пушкинском круге поэтов; проанализировать его основные произведения на фоне творческих поисков «пушкинской плеяды».

В процессе подготовки к уроку участники групп занимались исследовательской деятельностью: работали с дополнительной литературой, энциклопедиями, осуществляли контекстный поиск фактологической информации, связанной с жизнью и творчеством поэтов, используя доступ в Интернет; подбирали биографический материал о поэтах пушкинского круга, самостоятельно анализировали предложенные стихотворения. Учитель консультировал учащихся и оказывал помощь в написании анализа стихотворения, а также в отборе материала для художественного оформления.

Ход урока

I. Организационный момент.

II. Вступительное слово учителя. (слайды №1,№2)

Первая треть XIX века - период расцвета русской поэзии. Именно она, а не проза (это произойдет позднее) определяла развитие русской литературы. Вместе с А.С. Пушкиным творили его современники - поэты пушкинской поры. Но прежде чем говорить о них, необходимо уяснить само понятие «пушкинская пора». Если границы определять формально, то все поэты, писавшие в период жизни А.С. Пушкина, 1799 - 1837, включаются в этот круг.

Но логика подсказывает, что период следует ограничивать тем временем, когда пушкинская поэзия стала известна читателям. Литературный дебют Пушкина состоялся в 1814 году. Стихи до последних дней жизни поэта были неотъемлемой частью его творчества. Таким образом, границы поэзии пушкинской поры определяются 1814 -1837 годами. Старшие современники - В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, Д. В. Давыдов, - сформировавшиеся как поэты в более раннюю эпоху, оказывали влияние на молодого Пушкина. Ровесники и младшее поколение современников, напротив, усваивали пушкинский поэтический опыт, развивая его в своем творчестве.

Поэтов пушкинского круга по традиции называют поэтами «Пушкинской плеяды». Откуда такое название? В древнегреческой мифологии Плеяды – дочери титана Атланта, превращённые Зевсом в небесное созвездие. В античном мире «Плеядой» называли группу из семи знаменитых трагических поэтов.

Пушкинское окружение – это целое созвездие прославленных писателей- современников. В «Пушкинскую плеяду», помимо самого Пушкина, традиционно включаются

Е. А. Баратынский (1800-1844) Д. В. Веневитинов (1805-1827) П. А. Вяземский (1792-1878)

Д. В. Давыдов (1784-1839) А. А. Дельвиг (1798-1831) Н. М. Языков (1803-1847)

И дело тут не только во внешнем признаке – совпадении числа 7. Нельзя воспринимать творчество этих поэтов только как выигрышный фон, на котором рельефнее выступало пушкинское величие. Каждое имя тут – заметная веха в истории русской культуры. Это были люди удивительного поэтического дарования и не менее удивительных судеб, которых связывала с Пушкиным не только личная дружба, но и какое-то новое по своим формам литературное сообщество. Это удивительное содружество умов и талантов, которое Пушкин назовёт «аристократией талантов». Пушкин оказался ведущим поэтом, но кто у кого и в какой мере «учился», кто чьи успехи и как определял – это ещё далеко не прояснённый вопрос.

Начнём наш урок «Поэты пушкинской поры». Мы проведём этот т урок в форме устного журнала. Станем его первыми читателями и создателями, критиками и редакторами. Вам предстоит не только ознакомиться с материалом, но и вносить свои поправки, а кому-то озвучить страницы.

1. Итак, открываем первую страничку . (слайды №3-4)

Видео Баратынский «Я не любил ее, я знал»

Баратынский Евгений Абрамович (1800 - 1844)

Евгений Абрамович появился на свет 19 февраля 1800 г. в семье дворянского сословия. Имение Мара, где жили Баратынские, находилось в Тамбовской губернии. Дав мальчику традиционное в дворянских семьях домашнее воспитание и образование, в 1812 г. ему пришлось ехать в Петербург , т.к. родители отдали его в Пажеский корпус – элитное военное училище. Преподавали в Пажеском корпусе не особенно старательно, да и с нравственным воспитанием дело обстояло слабовато. В 1816 г. Евгений попал под влияние дурной компании и стал участником серьезного преступления – кражи. В результате его исключили из корпуса, лишив права поступать на службу, за исключением простой солдатской. Эти события надломили Баратынского и сильно повлияли на формирование его характера. Три года родные хлопотали о прощении в то время, как сам он бездействовал. Но был один вариант – начать с нуля, став рядовым военным, и продвигаться по службе к офицерскому чину. И вот в 1818 г. он приехал в Петербург, и его зачислили в царскую гвардию.

Баратынский, еще с детства полюбивший поэзию и сам сочинявший стихи, в эти годы службы познакомился с несколькими людьми из литературной среды, в частности с Дельвигом, который в свою очередь познакомил нового друга с Пушкиным и стал наставником и покровителем Баратынского в литературных делах. Вскоре в печати появились и первые стихи Е. Баратынского, встреченные вполне одобрительно. В частности Пушкин написал вполне похвальные слова о «стройности и зрелости» его элегий. И если в творчестве Евгения Абрамовича появились определенные успехи, то военная служба не продвигалась. В 1820 г. его произвели в чин унтер-офицера и перевели в Финляндию. Там он провел больше пяти лет, но имел возможность приезжать в Петербург, часто и надолго. Служба его не особенно обременяла, поэтому он много времени посвящал литературе. Росла его писательская известность. А друзья в это время усиленно хлопотали, чтобы Баратынский получил офицерский чин. Наконец, в 1825 г. он получил чин прапорщика, после чего сразу вышел в отставку и уехал в Москву. Он вращался в кругах передовой литературной молодежи, близкой к декабристам, и это тоже повлияло на его становление. И все же Баратынский не был одержим злободневными политическими темами. Он замыкался на чисто художественных интересах.

В середине 20-ых Баратынский находился в поиске новых творческих путей. Он пытался по-новому представить романтическую поэму при помощи реалистической манеры изложения. А. С. Пушкин одобрительно отозвался о его творчестве.

В 30-ые годы Баратынский, наконец, находит свой путь в философской поэзии. Именно жанр философской лирики взрастил в нем крупного поэта. И достижения Баратынского в «поэзии мысли» снова отметил Пушкин, говоря о независимости его мысли, о глубоких и сильных чувствах, о поэтической оригинальности.

Главная тема поздней лирики – трагическая участь поэта. В 1842 г. вышел последний поэтический сборник Баратынского с «говорящим» названием «Сумерки». В 1843 г. Евгений Баратынский уехал жить за границу. В течение года он жил и в Германии, и во Франции, а потом – в Италии. В Неаполе 29 июля 1844 г. Баратынский скоропостижно скончался.

Чтение стихотворения Разуверение

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей:

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней!

Уж я не верю увереньям,

Уж я не верую в любовь,

И не могу предаться вновь

Раз изменившим сновиденьям!

Слепой тоски моей не множь,

Не заводи о прежнем слова,

И, друг заботливый, больного

В его дремоте не тревожь!

Я сплю, мне сладко усыпленье;

Забудь бывалые мечты:

В душе моей одно волненье,

А не любовь пробудишь ты

2. Открываем вторую страничку (слайд № 5-6)

Видео Веневитинов Д.В. «Элегия»

Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805 - 1827).
Веневитинов Дмитрий Владимирович - поэт-философ, критик. Родился 14 сентября (26 сентября) 1805 года в Москве, в богатой семье дворянского происхождения. Начальное образование он получал дома. Прекрасно изучил французский, латинский, немецкие языки, серьезно занимался живописью, музыкой.
В 1822 - 24 как вольнослушатель посещал лекции в Московском университете. Увлекался не только историей, философией и теорией словесности, но и математикой и естественными науками. Сдав экзамены за курс университета, поступает на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел, но главным его занятием была литература. В университете он активно занимается переводом Вергилия и Горацио.

В 1826 г. по своему желанию переводится в Петербург, где продолжает свою деятельность в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. В этом же году его арестовывают за подозрение в причастности к заговору декабристов. Трое суток, проведенных под стражей в сыром и холодном помещении, постоянные допросы потрясли его физически и нравственно.

Веневитинов прожил очень мало - не полных 22 года, но за свою короткую жизнь он стал представителем философского течения русской поэзии, перевел десятки произведений, написал несколько критических и философских статей.
В своей литературной деятельности Веневитинов проявил разносторонние дарования и интересы. Он был не только поэтом, но и прозаиком, писал литературно-программные и критические статьи, переводил прозаические произведения немецких авторов, в том числе Гёте и Гофмана. Веневитиновым было написано всего около 50 стихотворений. Многие из них, особенно поздние, наполнены глубоким философским смыслом, что составляет отличительную черту лирики поэта.

Дмитрий Владимирович всегда придерживался либеральных точек зрения в политике, за что многие его почитали. Высшей целю человека и человечества поэт считает самопознание, которое для него есть путь к гармонии мира и личности. Свобода отражалась в его стихах. В 1826 году группа славянофилов начинает работу над созданием журнала "Московский вестник". Веневитонов принимал в этом самое активное участие.

2 марта 1927 Дмитрий Владимирович сильно простудился. И 15 марта (27 марта) 1927 скончался от пневмонии в Петербурге. Похороны проходили в Москве, куда отдать последнюю дань памяти молодому таланту приехали А. Пушкин и А. Мицкевич.

С Пушкиным Веневитинова связывали дальние родственные связи и крепкие дружеские отношения. И Пушкин посещал веневитиновский дом, и Веневитинов бывал у Пушкина. По предложению Пушкина Веневитинов стал одним из организаторов нового литературного журнала «Московский вестник». Современники вспоминали: Пушкин с болью воспринял смерть молодого поэта-философа, так и не успевшего до конца раскрыть свои дарования... А среди дарований, к слову сказать, было и музыкальное; есть свидетельство, что Дмитрий к пушкинскому стихотворению «Ночной зефир» написал музыку, – ноты давно и бесследно утеряны...

Чтение стихотворения

Оставь меня, забудь меня!
Тебя одну любил я в мире,
Но я любил тебя как друг,
Как любят звездочку в эфире,
Как любят светлый идеал
Иль ясный сон воображенья.
Я много в жизни распознал,
В одной любви не знал мученья,
И я хочу сойти во гроб,
Как очарованный невежда.

3. Открываем третью страницу. (Слайд №7-8)

Видео П.А.Вяземский «Ты светлая звезда»

Вяземский Пётр Андреевич (1792- 1878), поэт, критик, мемуарист.

Родился 23 июля 1792 г. в Москве. Принадлежал к старинному знатному роду. Большую роль в воспитании юного князя сыграл писатель и историк Н. М. Карамзин, ставший его опекуном после смерти родителей (1807 г.). Благодаря Карамзину Вяземский рано сблизился с кругом литераторов.

В 1815 г. он стал одним из создателей литературного кружка «Арзамас», объединившего в своих рядах В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, Д. В. Давыдова, и других стихотворцев, где Вяземского в шутку нарекли Асмодеем (князь демонов). Раньше многих Вяземский угадал гениальное дарование в самом юном «арзамасце» - А. С. Пушкине. Их дружба длилась двадцать лет, до смерти поэта.

В стихах Вяземского конца 10-х гг. XIX в. преобладали жанры элегии и дружеского послания, характерные для поэзии пушкинского круга. Отличительной особенностью его поэтической индивидуальности явилось стремление к точности и афористичности мысли, в жертву которому подчас приносились гармония и лёгкость слога.

С началом Отечественной войны 1812 г. Вяземский вступил в ополчение, участвовал в Бородинском сражении. С 1918 по 1921 г. служил в Варшаве чиновником дипломатического ведомства. Был отстранён от службы за оппозиционные взгляды, однако в тайные организации революционеров никогда не входил. Один из литературоведов назвал этого писателя «декабристом без декабря». Глубоко скептическое настроение Вяземского после расправы над декабристами выразилось в сатирическом стихотворении «Русский бог» (1828 г.), распространявшемся в списках.

Поворотным моментом в жизни Вяземского стала гибель Пушкина, явившаяся для него глубоким потрясением (стихотворение «На память», 1837 г.).

В конце 50-х гг., с началом царствования Александра II, Вяземский значительно продвинулся по служебной лестнице. Товарищ министра просвещения, глава цензурного ведомства, член Государственного совета, сенатор, он вращался в придворных кругах, был вхож в царскую семью. Однако всегда сохранял внутреннюю независимость.

Несмотря на успешную карьеру, в нём нарастал внутренний разлад с современностью. С годами он всё больше идеализировал эпоху своей молодости, всё острее чувствовал связь с ушедшим поколением (стихотворения «Поминки», «Все сверстники мои давно уж на покое…», «Друзьям».).

На склоне лет Пётр Андреевич признался в одном из писем: «…Я создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно». Большое место в позднем творчестве Вяземского заняли воспоминания - об известных деятелях русской культуры, о «грибоедовской» Москве.

«Записная книжка», которую он вёл с 1813 г. до самой смерти, - бесценная летопись эпохи, зафиксировавшая анекдоты, шутки, свидетельства неименитых современников.

С 1863 г. в основном жил за границей и умер в Баден-Бадене (Германия) 22 ноября 1878 г. Похоронен в Петербурге, в Александро-Невской лавре.

Чтение стихотворения

На людской стороне,

На жилом берегу,

Грустно мне, тошно мне

И сказать не могу.

Убежал бы я прочь

Под дремучую тень,

Где в зеленую ночь

Потонул яркий день.

Там деревья сплелись

Изумрудным шатром,

Там цветы разрослись

Благовонным ковром.

От житейских тревог

Я бы там отдохнул,

На цветы бы прилег

И беспечно заснул. Апрель 1847

4. Открываем четвертую страницу. (Слайд №9-10)

Видео Д.Давыдов «Ради бога, трубку дай…»

Давыдов Денис Васильевич, (1784 – 1839), русский поэт, герой Отечественной войны 1812 года

Денис Васильевич Давыдов родился в семье военного в 1784г, отец его имел большое воинское звание и командовал полком.

Однажды на обеде, компанию Давыдову старшему составил Великий русский полководец Суворов, который осматривал полк его отца. Увидев Дениса, спросил у мальчика, любит ли он солдат? Мальчик же ответил, что любит Суворова, заявив, что в Александре Васильевич всё: и солдаты, и победы и слава. Суворов был в восторге от ответа, и сказал, что быть мальчику военным человеком, причем незаурядным. Денис Давыдов, конечно же выполнил настояние. Он действительно стал военным и, причем, незаурядным. Стал Героем Отечественной Войны 1812 года .

Давыдов с детства увлекался военным делом, изучал военную науку, историю сражений, брал уроки воинского дела у одного майора французской армии, ныне находившимся на русской службе. С детства Дениса тянуло не только к военным подвигам, но и поэзии. Его многие стихи умели определенный успех и известность. За свое творчество, порою дерзкое, был в немилости у своих начальников.

В 1806 году он стал адъютантом у Багратиона. В январе 1807 года участвовал в первом своем сражение, удачно себя проявил, чуть не попал в плен, но был очень храбр. За свои действия Давыдов был награжден орденом святого Владимира 4-ой степени. Он участвовал во многих сражениях с французами и удостоился нескольких памятных орденов и наград.

Начало Отечественной Войны 1812 года он встретил в чине подполковника и командовал одним из батальонов во второй армии Багратиона. Давыдов участвовал в оборонительных боях на русских границах, вместе с армией отступал вглубь страны и переживал горечь поражений, настигших русское воинство. Вскоре, незадолго до Бородинского сражения , обратил к Багратиону с просьбой разрешить ему начать формирование партизанских отрядов. Он, по сути, являлся автором проекта народной войны против французских интервентов.

Первый рейд партизан Давыдова датирован 1 сентября, когда партизаны разгромили одну из тыловых групп Наполеона, отбив обоз с ценностями, транспорт, военное снаряжение, успех был очевиден. Оружие, захваченное у французов, раздавалось крестьянам. Форма русских и французских гусар была похожа. Зачастую случались казусы, когда русские крестьяне принимали своих воинов за чужих. Тогда Давыдов облачил своих партизан – гусар в крестьянские одежды, сам командир тоже сменил облик. В армии над их видом подшучивали, однако за Дениса Васильевича вступился сам Кутузов , заявив, что в народной войне такие меры необходимы.

Давыдову сопутствовала удача. Его отряд рос, нанося французам все более сильные и тяжелые удары. Ни днем, ни ночью, партизаны не давали покоя неприятелю. 4 ноября он взял в плен французских генералов. За участие в Отечественной Войне 1812 года народный герой Денис Давыдов получил орден Святого Георгия, а так же был произведен в полковники.

В 1823 году он вышел в отставку, появилось время для творчества. Генерал выпустил несколько сочинений и книг. Водил дружбу с Пушкиным и другими известными поэтами. В 1826 году Давыдов снова вернулся в действующую армию. Он принимает участие в русско-иранской войне. После отставки Ермолова, уезжает с Кавказа и несколько лет жил в деревне. За свои успехи он получил звание генерал – лейтенанта и новые ордена. Умер в возрасте 54 лет, в 1839 году. Имя Дениса Васильевича Давыдова навсегда останется в памяти благодарных потомков.

Чтение стихотворения РОМАНС

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,

Которой память - мука жизни,

Как на чужбине песнь отчизны

Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти,

Дай отдохнуть тревогам страсти

И ран живых не раздражай.

Иль нет! Сорви покров долой!..

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой. 1834

5.Открываем пятую страницу. (Слайд № 11-12)

Видео А.А. Дельвиг «Романс» (Не говори любовь пройдет...)

Антон Антонович Дельвиг (1797-1831)

А. А. Дельвиг –поэт, по происхождению – немецкий барон. Родился 6 августа 1798 г., воспитывался в Царскосельском лицее. Здесь знакомится с Пушкиным, дружба с которым сохраняется на всю жизнь.
Особое внимание уделяет русской литературе и поэзии, начинает писать стихи и вскоре становится одним из первых лицейских поэтов, соперничая с Пушкиным.
Свое первое произведение оду “На взятие Парижа” опубликовал в “Вестнике Европы” в 1814 г. Окончив лицей в 1817 г., служил при министерстве финансов, затем – под началом И.А. Крылова, в публичной библиотеке, а с 1825 г. – в министерстве внутренних дел.

В 1818 был избран в "Вольное общество любителей словесности, наук и художеств", много пишет.
Все это время Дельвиг продолжал писать и печатал свои стихи в популярных, на то время, российских литературных журналах. С 1825 г. начал издавать свой альманах “Северные Цветы”, в нем печатались лучшие литераторы того времени, в том числе и А.С. Пушкин. В этом же году Дельвиг женился и сделал свой дом одним из центров литературы.

В 1829 и 1830 г.г. выпустил две книги альманаха “Подснежник”. По инициативе Дельвига в январе 1830 г. начал издаваться противостоящий правительству еженедельник “Литературная Газета”, душой которой был Пушкин. “Литературная Газета” в конце этого же года была запрещена. Неприятности и гонения, предшествовавшие закрытию газеты, сломили Дельвига. И вскоре, 14 января 1831 г, после последовавшей за этим событием болезни, он умер.

После его смерти “Литературная Газета” пришла в упадок. Но Пушкин перенес ее лучшие традиции в свой “Современник”. Дельвиг писал мало и обладал небольшим талантом, тем не менее, его считают принадлежащим к лучшим представителям “пушкинской плеяды”. Его перу принадлежит поэзия различных стилей и направлений – это песни, оды, идиллии, элегии, личная лирика, послания, а также первые в русской поэзии сонеты.

Немца по происхождению, Дельвига, за его любовь к русской народной поэзии и песне можно назвать одним из первых русских поэтов-народников. Пушкин любил его за безмятежную созерцательность и по-детски ясную душу, спокойствие и солидность. Идиллический тон его поэзии и любимые темы – тишина, лень, покой, создавали его внешний “эллинизм” с примесью романтической меланхолии и немецкой сентиментальности.

Чтение стихотворения Романс (Только узнал я тебя...)

Только узнал я тебя -

И трепетом сладким впервые

Сердце забилось во мне.

Сжала ты руку мою -

И жизнь и все радости жизни

В жертву тебе я принес.

Ты мне сказала "люблю" -

И чистая радость слетела

В мрачную душу мою.

Молча гляжу на тебя,-

Нет слова все муки, всё счастье

Выразить страсти моей.

Каждую светлую мысль,

Высокое каждое чувство

Ты зарождаешь в душе. 1823

6. Открываем следующую страницу. (Слайд № 13-14)

Видео Н. М. Языков «Подражание Псалму 136»

Николай Михайлович Языков (1803-1847).

Н. М. Языков – один из талантливых русских поэтов пушкинской поры.

4 марта 1803 в семье богатого волжского помещика родился сын Николай. Родители были образованными людьми, поэтому и сыну с самого его младенчества прививали любовь к знаниям. Воспитание в семье было блестящим. Лучшие учителя давали мальчику домашнее образование. В раннем возрасте он увлекся литературой и начал сочинять стихи..

Когда пришла пора получать специальное образование родители определили сына в Петербургский горный кадетский корпус, где он успешно, но неохотно учился, потому что не чувствовал в себе влечения к точным наукам. Затем, опять же по настоянию родителей, несколько лет был студентом Института инженеров путей сообщения. Но и тут не нашел своего призвания. В результате Языков бросил институт и поступил в Дерптский университет на факультет философии. К этому времени юноша уже определился в своих приоритетах, имел литературные знакомства, публикации и одобрительную критику.

Этот период жизни Языкова – самый яркий и плодотворный. Он с увлечением изучал историю, философию, политэкономию, безупречно овладел немецким языком. Кроме того, в университете царили свободолюбивые нравы. Языков наслаждался студенческой жизнью: участвовал в вечеринках, сочинял вольнолюбивые и озорные стихи, которые сокурсники знали наизусть и даже перекладывали на музыку, распевая хором полюбившиеся песни. Здесь, в Дерпте, и сформировалось вольнодумство и патриотизм поэта. В кружке, который он организовал в университете, молодежь обсуждала философские и политические вопросы, будущее России. Вдохновленный идеями кружковцев, он написал свои знаменитые стихи, ставшие песнями: «Из страны, страны далекой…» и «Нелюдимо наше море…». Эти песни еще долгое время сопровождали демократически настроенную молодежь нескольких поколений.

Неудивительно, что в обстановке «вольной жизни», сформировалась незаурядная личность с передовыми общественными и политическими позициями. Стихи молодого Языкова блистали смелыми мыслями о самодержавии. Он гордостью страны считал Пушкина и Рылеев а. Он прославлял героическую историю своего народа. Стихи Языкова быстро приобрели широкую популярность в молодежных и литературных кругах. О нем с восторгом говорил Гоголь и Пушкин.

Так случилось, что в летнюю пору 1826 г. Языков приехал погостить к своему товарищу Вульфу в село Тригорское. В это время в соседнем Михайловском находился в ссылке Пушкин, друживший с обитателями имения Тригорского и часто их навещавший. Там и познакомились два поэта. Эта дружба обогатила обоих. Пушкин в своих стихах много раз обращался к Языкову, восхищался его талантом, а что касается Языкова, то он был просто пленен творчеством великого Пушкина и очень гордился дружбой с ним.

В 1829 г. в жизни поэта наступил тяжелый период: настигла мучительная болезнь. Временами он жил на родине, но в основном в Москве. Здесь он познакомился с Аксаковым, Баратынским и другими.

Его болезнь все прогрессировала. В 1837 г. Языков отправился на лечение за границу. Европейские курорты, однако, не облегчили участь больного. Он возвратился в Москву полным инвалидом и оставшиеся три года жизни провел в страшных физических и моральных муках.

В 1844 и 1845 годах Языков выпустил два своих последних сборника. Языков умер 26 декабря 1846.

Чтение стихотворения Буря

Громадные тучи нависли широко

Над морем и скрыли блистательный день.

И в синюю бездну спустилась глубоко

И в ней улеглася тяжелая тень;

Но бездна морская уже негодует,

Ей хочется света, и ропщет она,

И скоро, могучая, встанет, грозна,

Пространно и громко она забушует.

Великую силу уже подымая,

Полки она строит из водных громад,

И вал-великан, головою качая,

Становится в ряд, и ряды говорят;

И вот, свои смуглые лица нахмуря

И белые гребни колебля, они

Идут. В черных тучах блеснули огни,

III. Подведение итогов. Слово учителя.

Сегодня мы говорили о поэтах, которым по праву называют «звёздами пушкинской плеяды». Своим творчеством они способствовали развитию национальной литературы: усовершенствовали стихосложение, внесли много новых тем – социальных, исторических, личных, приблизили поэзию к народу. Но главная их заслуга в том, что они чутко откликались на нужды и интересы своего народа, пропагандировали идеи патриотизма, выступали в защиту прав и достоинства человека.

Почему же стихи, написанные так давно сегодня мы вновь и вновь перечитываем их? Ответ прост. Вопросы, которые волновали поэтов пушкинской поры: любовь, красота природы, интересы народа, война, права и достоинства человека, - продолжают волновать и нас, жителей 21 века. Эти вопросы будут актуальны всегда, сколько бы времени ни прошло.

В своём последнем спектакле «Поминальная панихида» прекрасный актёр Евгений Леонов, так рано ушедший от нас, но сумевший своим творчеством подарить нам тепло, свет, радость жизни, сказал замечательные слова, которыми мне хочется закончить наш урок: «Нет поколений бывших и настоящих, мы все современники».

Домашнее задание: проанализировать понравившееся стихотворение

ПРИЛОЖЕНИЕ

Гусарский пир. ДЕНИС ДАВЫДОВ

Ради Бога, трубку дай!

Ставь бутылки перед нами!

Всех наездников сзывай

С закручёнными усами!

Чтобы хором здесь гремел

Эскадрон гусар летучих;

Чтоб до неба возлетел

Я на их руках могучих;

Чтобы стены от ура

И тряслись, и трепетали!..

Лучше б в поле закричали…

Но другие горло драли:

«И до нас придёт пора!»

Бурцов, брат! Что за раздолье!

Пунш жестокий!.. Хор гремит!

Бурцов, пью твоё здоровье:

Будь, гусар, век пьян и сыт!

Понтируй, как понтируешь,

Фланкируй, как фланкируешь;

В мирных днях не унывай

И в боях качай-валяй!

Жизнь летит: не осрамися,

Не проспи её полёт.

Пей, люби да веселися!

Вот мой дружеский совет. (1804)

Это одно из первых стихотворений Дениса Давыдова. Оно написано в 1804 году, во время его службы в Белорусском гусарском полку, опубликовано много позднее и разошлось среди современников поэта в рукописных списках, быстро завоевав всеобщую любовь. Как позже заметит сам автор, подобное стихотворение «не могло тогда и показаться на имперский смотр цензурного комитета». Но запрещённый товар, как запрещённый плод: цена его удваивается от запрещения.

Вот оно бытовое геройство, соединённое с непременной гусарской чаркой! Грубость и удальство армейского быта противопоставлено здесь этикету и нормативной скуке светской жизни. Напряжение чувств – на войне или за «мирною бутылью» - не покидает лирического героя.

Имя лихого буяна Александра Петровича Бурцова, старшего сослуживца автора, пьяницы и гуляки, к которому обращается лирический герой, давно бы кануло в вечность, если бы не это стихотворение.

Стихи свои поэт сам называл «крутыми», что проявлялось в особой «взбалмошности» языка и стиля. Профессиональная лексика («понтировать» - карточный термин, «фланкировать» - кавалерийский термин) лихо соединяется в стихотворении с просторечным возгласом «качай-валяй». Мы сейчас смутно понимаем и значение этих терминов, и смысл этого возгласа, - но это не мешает восприятию самого главного: особой лёгкости поэтического настроения, житейской бравады.

К моему перстню. ДМИТРИЙ ВЕНЕВИТИНОВ

Ты был отрыт в могиле пыльной,

Любви глашатай вековой,

И снова пыли ты могильной

Завещан будешь, перстень мой.

Но не любовь теперь тобой

Благословила пламень вечной

И над тобой, в тоске сердечной,

Святой обет произнесла;

Нет! Дружба в горький час прощанья

Любви рыдающей дала

Тебя залогом состраданья.

О, будь мой верный талисман!

Храни меня от тяжких ран

И света, и толпы ничтожной,

От едкой жажды славы ложной,

От обольстительной мечты

И от душевной пустоты.

В часы холодного сомненья

Надеждой сердце оживи,

И если в скорбях заточенья,

Вдали от ангела любви,

Оно замыслит преступленье, -

Ты дивной силой укроти

Порывы страсти безнадёжной

И от груди моей мятежной

Свинец безумства отврати,

Когда же я в час смерти буду

Прощаться с тем, что здесь люблю,

Тогда я друга умолю.

Чтоб он с моей руки холодной

Тебя, мой перстень, не снимал,

Чтоб нас и гроб не разлучал,

И просьба будет не бесплодна:

Он подтвердит обет мне свой

Словами клятвы роковой.

Века промчатся, и быть может,

Что кто-нибудь мой прах встревожит

И в нём тебя отроет вновь;

И снова робкая любовь

Тебе прошепчет суеверно

Слова мучительных страстей,

И вновь ты другом будешь ей,

Как был и мне, мой перстень верной. (1827)

Лирический герой стихотворения – влюблённый романтик, страдающий оттого, что на его страстное чувство «ангел любви» отвечает лишь дружеским состраданием. «Порывы страсти» навевают ему трагические мысли о самоубийстве.

В стихотворении речь идёт о перстне - подарке Зинаиды Волконской, который она вручила Веневитинову перед его отъездом из Москвы в октябре 1826 года. По преданию, он был найден в Геркулануме во время раскопок. Этот перстень, бережно хранимый поэтом, становится в его стихах неким волшебным талисманом, который оберегает владельца от сердечных ран и «душевной пустоты». Образ перстня-талисмана будет позже переосмыслен в пушкинском стихотворении «Храни меня, мой талисман…». Перед кончиной Веневитинова друзья выполнили просьбу, высказанную в стихотворении, и надели перстень, с которым поэт не расставался при жизни, на палец умирающего. При перезахоронении поэта в 1930 году во время разрушения Симонова монастыря перстень был снят с его руки и передан в Литературный музей, таким образом, стихотворение, написанное поэтом накануне смерти, оказалось пророческим.

Ропот. ЕВГЕНИЙ БАРАТЫНСКИЙ

Он близок, близок день свиданья,

Тебя, мой друг, увижу я!

Скажи: восторгом ожиданья

Что ж не трепещет грудь моя?

Не мне роптать, но дни печали,

Быть может, поздно миновали:

С тоской на радость я гляжу, -

Не для меня её сиянье,

И я напрасно упованье

В больной душе моей бужу.

Судьбы ласкающей улыбкой

Я наслаждаюсь не вполне:

Всё мнится, счастлив я ошибкой,

И не к лицу веселье мне. (1820)

Типичное для поэта-романтика стихотворение в элегическом тоне. Это стихотворение рождено желанием поэта как можно пристальней всмотреться во внутренний мир человека, в тончайшие оттенки и движения его чувств и мыслей. Это психологическая и философская элегия, в которой поэт стремится воссоздать характер молодого человека своего времени, уставшего от жизни, разочарованного. Он скептик и индивидуалист. Почему в радостный миг ожидания свидания лирический герой печален, почему ему «не к лицу веселье»? Его душа охладела, она больна «байроновским разочарованием».

Известно знаменитое высказывание Пушкина о Баратынском: «Он у нас оригинален, ибо мыслит». Явлением афористичности мысли предстают последние «ударные» строчки стихотворения. Кажется, что эффектная концовка возникла у поэта сначала, и уже ради мысли, выраженной в ней, было сочинено всё предшествующее. Это строчка-формула, запечатлевшая общее состояние души человека.

Пловец. НИКОЛАЙ ЯЗЫКОВ

Нелюдимо наше море.

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный,

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней, -

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,

Закипит громада вод,

Выше вал сердитый встанет,

Глубже бездна упадёт!

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда выносят волны

Только смелого душой!..

Смело, братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой. (1829)

«Какой избыток сил, какое буйство молодое!»- так высказался об этом стихотворении Пушкин. «Не для элегий…, но для дифирамба и гимна родился он», - говорил о поэте Гоголь. И действительно, в стихотворении поэт открыт, порывист и простодушен. В нём разлит свет, удалая сила, непосредственность. Оно завораживает напором, темпераментом и чрезвычайной бойкостью слова.

Всё, что вызывает в юноше отвагу – море, волны, буря, твёрдая вера в будущее – выражается в стихотворении с силой неестественной. В нём отчётливо слышно глубокое внутренне убеждение поэта в том, что к счастью «выносят волны только сильного душой». Этот мужественный пловец, ищущий бури и срытой за нею блаженной страны, - конечно, символ жизни самого Языкова. Вместе с тем, это общезначимый художественный образ, поэтому это стихотворение уже давно стало любимой народной песней, хотя многие любители песни «Нелюдимо наше море» и не ведают, что поют слова языковского стихотворения.

В некотором смысле «Пловец» стал также и революционным гимном, выражающим вольнолюбивые настроения передовой дворянской молодёжи эпохи декабристов. Идеи вольности и борьбы носились тогда в воздухе, и молодой поэт-романтик воспринимает их непосредственно, эмоционально.

Вся поэзия Языкова – романтический порыв, сильное, непосредственное движение чувств.

Русская песня. АНТОН ДЕЛЬВИГ

Что, красотка молодая, Не слыхали ль злые люди

Что ты, светик плачешь? Наших разговоров?

Что головушку, вздыхая, Не спросили ль злые люди

К белой ручке клонишь? У отца родного;

Или словом, или взором Не спросили ль сопостаты

Я тебя обидел? У твоей родимой:

Иль нескромным разговором «Чей у ней на ручке перстень?

Ввёл при людях в краску? Чья в повязке лента,

Нет, лежит тоска иная Лента, ленточка цветная,

У тебя на сердце! С золотой каймою;

Нет, кручинушку другую Перстень с чернью расписною,

Ты вложила в мысли! С чистым изумрудом?»

Ты не хочешь, не желаешь

Молодцу открыться,

Ты боишься милу другу Не томи, открой причину

Заповедать тайну! Слёз твоих горючих!

Перелей в моё ты сердце

Всю тоску-кручину,

Перелей тоску-кручину

Сладким поцелуем:

Мы вдвоём тоску-кручину

Легче растолкуем. (1823)

Наполовину немец, Дельвиг поразительно верно угадал строй и дух русской народной песни. Его песня очень тонко и точно воспроизводит фольклорную поэтику, живой народный язык. В стихотворении много постоянных эпитетов, характерных для народной поэзии: «бела ручка», «милый друг», «горючие слёзы», - повторов: «тоска-кручинушка». Перед читателем вновь любимые фольклорные герои: красна девица и её возлюбленный, которые скрывают свои чувства от посторонних. Удивительна простота и напевность стихотворения. Оно было положено, как и многие другие стихотворения поэта, на музыку М. И. Глинкой, В. Волковым, В. Т. Соколовым.

Леса. ПЁТР ВЯЗЕМСКИЙ:

Хотите ль вы в душе проведать думы,

Которым нет ни образов, ни слов, -

Там, где кругом густеет мрак угрюмый,

Прислушайтесь к молчанию лесов;

Там в тишине перебегают шумы,

Я слушал их, заслушивался их,

Я трепетал, как пред лицом святыни,

Я полон был созвучий, но немых,

И из груди, как узник из твердыни,

Вотще кипел, вотще мой рвался стих. (1830)

Почему автора привлекает «мрак угрюмый»? прислушаемся вместе с ним к молчанию и приглядимся к мраку. «В тишине перебегают шумы…», а за шумом различаются голоса. От мрака к звуку, от шума к голосу – вот путь к духовной гармонии. Поэт заканчивает стихотворение жалобой на невозможность создать совершенное произведение. Завершающие строки, безусловно, говорят о скромности Вяземского, который был уже в 20-е годы Х1Х столетия широко известным поэтом, и у него не было причин для творческой неуверенности. Но последней строкой автор как бы напоминает читателю, что его талант – лишь божий дар, а созданные стихи – божья милость.

О влиянии Пушкина на русскую поэзию Гоголь писал: «Не сделал того Карамзин в прозе, что он в стихах. Подражатели Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, так и мысли до сахарной приторности. Что же касается Пушкина, то он был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты. Вокруг него вдруг образовалось их целое созвездие…»
Молодые поэты, чувствуя благотворное влияние Пушкина на свое творчество, даже искали его покровительства. В 1817 году В. И. Туманский писал Пушкину: «Твои связи, народность твоей славы, твоя голова… все дает тебе лестную возможность действовать на умы с успехом гораздо обширнейшим против прочих литераторов. С высоты своего положения должен ты все наблюдать, за всем надсматривать, сбивать головы похищенным репутациям и выводить в люди скромные таланты, которые за тебя же будут держаться».
В то же время поэты пушкинского круга не только шли за Пушкиным, но и вступали в соперничество с ним. Их эволюция не во всем совпадала со стремительным развитием русского гения, опережавшим свое время. Оставаясь романтиками, Баратынский или Языков уже не могли по достоинству оценить его «романа в стихах» «Евгений Онегин» и с недоверием относились к его реалистической прозе. Близость их к Пушкину не исключала диалога с ним.
Другой закономерностью развития этих поэтов было особое соотношение их творческих достижений с поэтическим миром Пушкина. Поэты пушкинской поры творчески воплощали, а порою даже развивали и совершенствовали лишь отдельные стороны его поэтической системы. Но Пушкин с его универсализмом оставался для них неповторимым образцом.
Возникновение «пушкинской плеяды» связывают с временами Лицея и первых послелицейских лет, когда вокруг Пушкина возник «союз поэтов». Это было духовное единство, основанное на общности эстетических вкусов и представлений о природе и назначении поэзии. Культ дружбы тут окрашивался особыми красками: дружили между собою «любимцы вечных муз», соединенные в «святое братство» поэтов, пророков, любимцев богов, с презрением относившихся к «безумной толпе». Сказывался уже новый, романтический взгляд на поэта как на Божьего избранника. На раннем этапе тут господствовал эпикуреизм, не лишенный открытой оппозиционности по отношению к принятым в официальном мире формам ханжеской морали и сектантской набожности. Молодые поэты следовали традиции раннего Батюшкова, отразившейся в его знаменитом послании «Мои Пенаты» и в цикле стихов антологического содержания.
Постепенно этот союз начинал принимать форму зрелой оппозиции по отношению к самовластию царя, реакционному режиму Аракчеева. Одновременно возникали насущные проблемы дальнейшего развития и обогащения языка русской поэзии. «Школа гармонической точности», утвержденная усилиями Жуковского и Батюшкова, молодому поколению поэтов показалась уже архаической: она сдерживала дальнейшее развитие поэзии строгими формами поэтического мышления, стилистической сглаженностью выражения мысли, тематической узостью и односторонностью.
Вспомним, что Жуковский и Батюшков, равно как и поэты гражданского направления, разработали целый язык поэтических символов, кочевавших затем из одного стихотворения в другое и создававших ощущение гармонии, поэтической возвышенности языка: «пламень любви», «чаша радости», «упоение сердца», «жар сердца», «хлад сердечный», «пить дыхание», «томный взор», «пламенный восторг», «тайны прелести», «дева любви», «ложе роскоши», «память сердца». Поэты пушкинской плеяды стремятся различными способами противостоять «развеществлению поэтического слова – явлению закономерному в системе устойчивых стилей, которая пришла в 18101820х годах на смену жанровой, – замечает К. К. Бухмейер. – Поэтика таких стилей зиждилась на принципиальной повторяемости поэтических формул (словсигналов), рассчитанных на узнавание и возникновение определенных ассоциаций (например, в национальноисторическом стиле: цепи, мечи, рабы, кинжал, мщенье; в стиле элегическом: слезы, урны, радость, розы, златые дни и т. п.). Однако выразительные возможности такого слова в каждом данном поэтическом контексте суживались: являясь знаком стиля, оно становилось почти однозначным, теряло частично свое предметное значение, а с ним и силу непосредственного воздействия». На новом этапе развития русской поэзии возникла потребность, не отказываясь полностью от достижений предшественников, вернуть поэтическому слову его простое, «предметное» содержание.
Одним из путей обновления языка стало обращение к античной поэзии, уже обогащенное опытом народности в романтическом его понимании. Поэты пушкинского круга, опираясь на опыт позднего Батюшкова, решительно отошли от представлений об античной культуре как о вневременном эталоне для прямого подражания. Античность предстала перед ними как особый мир, исторически обусловленный и в своих существенных качествах в новые времена неповторимый. По замечанию В. Э. Вацуро, «произошло открытие того непреложного для нас факта, что человек иной культурной эпохи мыслил и чувствовал в иных, отличных от современности, формах и что эти формы обладают своей эстетической ценностью».
И ценность эту на современном этапе развития русской поэзии в первую очередь почувствовал Пушкин. Антологическая и идиллическая лирика, по его определению, «не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях». За оценкой идиллий А. А. Дельвига, которым эти слова Пушкина адресованы, чувствуется скрытая полемика со школой Жуковского, достигавшей поэтических успехов за счет приглушения предметного смысла слова и привнесения в него субъективных, ассоциативных смысловых оттенков.